Заметки об Тэне
Шрифт:
Можно видть изъ этого, что гд сокровище наше, тамъ и сердце наше, что все, чему служитъ наша мысль, въ чемъ она полагаетъ цль своихъ исканій, становится для насъ какимъ-то божествомъ, такъ что можно обоготворять не только разумъ, природу, но и «аксіому».
III
Эстетика и психологія Тэна
Философскіе взгляды Тэна наложили печать на вс его произведенія. Рдко можно найти писателя, у котораго такъ ясно были бы видны на каждой страниц вс пріемы его мысли. Онъ даже старается выставить наголо т логическія рамки, т связи и формы, въ которыя вкладываетъ свое содержаніе. И везд мы видимъ, главнымъ образомъ, эмпирика и аналитика. Онъ всегда ставитъ цлые ряды фактовъ, изъ которыхъ вытекаетъ извстное заключеніе, или которыми желаетъ доказать поставленное впереди положеніе. Онъ невольно уклоняется даже отъ единственнаго числа, а любитъ ставить множественное. Человкъ смертенъ — это выраженіе иметъ метафизическую форму; будетъ гораздо ближе къ опыту, если мы скажемъ: вс люди умираютъ, Петръ, Иванъ и пр. и пр.
Поэтому, вс писанія Тэна можно разсматривать какъ приложенія къ частному предмету его общихъ принциповъ. Его статьи по литературной критик, его Исторія англійской литературы составляютъ приложеніе тхъ же самыхъ эмпирическихъ пріемовъ, какъ и лекціи объ искусств греческомъ, итальянскомъ, нидерландскомъ. Все это блещетъ великими достоинствами, обширнымъ изученіемъ предмета, вкусомъ, остроуміемъ,
Пcихологическіе взгляды Тэна изложены въ его книг De l'intelligence (1871), гд дается психологическое объясненіе всей познавательной дятельности человка. Это та англійская психологія, основанная на ассоціаціяхъ и ведущая дло чисто эмпирически, которую у насъ нсколькими годами ране (1867) сталъ проповдывать М. М. Троицкій въ своей книг «Нмецкая психологія въ текущемъ столтіи». Опять нужно сказать, что книга Тэна представляетъ большія достоинства, и по выбору фактовъ, и по строгости и мастерству изложенія. Нкоторыя его выраженія стали даже ходячими, напримръ, что воспріятіе есть лишь правдивая галлюцинація. Онъ съ замчательной послдовательностію проводитъ принятыя имъ основанія. Такъ понятіе я у него вполн обратилось въ нкоторую ассоціацію, и онъ часто говоритъ о «составныхъ частяхъ» я, о «новыхъ сочетаніяхъ», въ него входящихъ, наконецъ о нсколькихъ я, образующихся въ одномъ человк.
IV
Исторія вообще
Послднія двадцать лтъ своей жизни Тэнъ посвятилъ исторіи. Его трудъ Les origines de la France contemporaine (Первоначала современной Франціи) напоминаетъ своимъ заглавіемъ трудъ Ренана Les origines du christianisme (Первоначальная исторія христіанства), какъ будто Тэнъ задумалъ написать сочиненіе, не уступающее книг Ренана объемомъ и богатствомъ изысканій. Но цль Тэна не простая исторія, а разршеніе нкоторой совершенно отчетливой задачи. «Въ 1849 году», разсказываетъ онъ, «когда мн былъ двадцать одинъ годъ, я былъ избирателемъ и пришелъ въ большое затрудненіе; ибо мн предстояло подать голосъ за пятнадцать или двадцать депутатовъ, и притомъ, по французскому обычаю, я не только долженъ былъ выбрать людей, но и выбирать между теоріями». И вотъ оказалось, что у него нтъ никакого политическаго мннія, никакой излюбленной теоріи. «Послушавши разныхъ доктринъ, я убдился, что несомннно есть нкоторый проблъ въ моемъ ум». Чтобы наполнить этотъ проблъ, чтобы составить себ нкоторое твердое политическое мнніе, онъ (спустя, однако, двадцать и боле лтъ) ршился наконецъ изучать свою страну и ея исторію. «Соціальная и политическая форма», говоритъ онъ, «въ которую какой-нибудь народъ можетъ отлиться и въ которой онъ можетъ оставаться, не предоставлена на его произволъ, а опредляется его характеромъ и его прошедшимъ». «Нужно ее открыть, если она существуетъ, а не пускать ее на голоса» [9] .
9
Les Origines, t. I. Pr'eface.
Въ сущности, это очень странная задача, совершенно напоминающая стремленіе Конта создать положительную науку соціологіи. Тэнъ какъ будто хотлъ приступить къ длу съ пустыми руками, не имя никакихъ мнній, и составить себ мннія эмпирически, посредствомъ тщательнаго изученія фактовъ. Можно было бы въ такомъ случа заране предсказать, что онъ и отойдетъ съ пустыми руками. Но въ дйствительности такіе пріемы въ изученіи исторіи вовсе невозможны. Приступая къ исторіи, мы непремнно приносимъ съ собою извстныя понятія, и чмъ эти понятія шире, гибче, выше, чище, тмъ лучше и успшне идетъ дло; чмъ они уже, грубе, низменне, тмъ хуже выходитъ дло. Я съ чмъ мы пришли, то, обыкновенно, и выносимъ, чего искали, то и находимъ. Съ какими понятіями о мір и человк приступилъ Тэнъ къ исторіи? Общій взглядъ его можно назвать натурализмомъ, а въ пониманіи души онъ держится эмпирической психологіи. И вотъ у него, какъ у очень логическаго и точнаго писателя, отчетливо выступили выводы этихъ ученій.
Вся всемірная исторія есть въ сущности ничто иное, какъ исторія души человческой. А что такое эта душа? Тэнъ въ первомъ том своей книги говоритъ объ этомъ такъ:
«То, что мы называемъ въ человк разумомъ, не есть врожденный, первоначальный и пребывающій даръ, а лишь позднее пріобртеніе и легко распадающійся составъ (compos'e). Достаточно самаго скуднаго знакомства съ физіологіею, чтобы знать, что онъ есть нкоторое состояніе неустойчиваго равновсія, зависящаго отъ не мене неустойчиваго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. — Потомъ, обратитесь къ психологіи: самая простая умственная операція, какое-нибудь воспріятіе чувствъ, воспоминаніе, названіе имени предмета, обыкновенное сужденіе есть игра сложной механики, общее и конечное произведеніе многихъ милліоновъ колесъ (мозговыхъ клточекъ [корковый слой] считаютъ до тысячи двухсотъ милліоновъ, а колосомъ ихъ соединяющихъ — до четырехъ милліардовъ), которыя, подобно колесамъ часовъ, тянутъ и толкаютъ слпо, каждое само по себ, каждое будучи увлекаемо собственною своею силою, каждое будучи удерживаемо отъ отклоненій въ своемъ отправленіи уравнительными приборами и противовсами. Если стрлка показываетъ почти врно часъ, то лишь по совпаденію, составляющему. Какое-то диво, если не чудо, и галлюцинація, бредъ, мономанія. ждутъ насъ у нашего порога и всегда готовы войти въ насъ. Собственно говоря, человкъ есть по природ сумасшедшій, и тло его отъ природы больное, здоровье нашего ума, какъ и здоровье нашихъ органовъ есть лишь часто повторяющася удача и счастливый случай» [10] .
10
Les origines de la France contemp. T. I, стр. 311. (Par. 1876).
Такова, по убжденію Тэна,
«Во-первыхъ, если и не несомннно, что человкъ по крови есть дальній родичъ обезьяны, то по крайней мр достоврно, что по своему строенію онъ есть животное очень близкое къ обезьян, снабженное клыками, плотоядное и хищное, въ древности каннибалъ, а потомъ охотникъ и воинъ. Отсюда въ немъ постоянный запасъ зврства, жестокости, насильственныхъ и разрушительныхъ инстинктовъ. — — Во-вторыхъ, отъ начала онъ былъ брошенъ, нагой и безпомощный, на неблагодарную землю, гд трудно продовольствоваться, и онъ подъ страхомъ смерти долженъ былъ длать запасы и сбереженія. Отсюда у него постоянная забота и одержащая его идея пріобртать, копить и обладать. жадность и скупость, именно въ томъ класс, который, будучи прикованъ къ земл, голодаетъ въ теченіе шестидесяти поколній, чтобы питать другіе классы, и котораго цпкія руки постоянно протянуты и стремятся схватить ту почву, гд он выращиваютъ плоды. — Наконецъ, его тонкая умственная организація сдлала изъ него отъ начала воображательное существо, въ которомъ мечты кишатъ и сами собою развиваются въ чудовищныя химеры, преувеличивая безъ мры его страхи, надежды и желанія. Отсюда въ немъ избытокъ чувствительности, внезапные приливы волненій, заразительные восторги, потоки неукротимой страсти, эпидемія доврчивости и подозрительности, словомъ энтузіазмъ и паника. — Вотъ нкоторыя изъ стихійныхъ силъ, управляющихъ человческою жизнью. — Истина въ томъ, что, подобно всмъ стихійнымъ силамъ, подобно рк или потоку, эти силы, если остаются въ своемъ русл, то только по принужденію; ихъ умренность есть слдствіе только сопротивленія плотины. Противъ ихъ разливовъ и опустошеній необходимо было употребить силу, равную ихъ сил, соразмрную ихъ степенямъ, тмъ боле твердую, чмъ они опасне, въ случа нужды деспотическую противъ ихъ деспотизма, во всякомъ случа принудительную и карательную, сначала атамана, потомъ военачальника, всегда нкотораго воина, избираемаго или наслдственнаго, съ зоркими глазами, съ тяжелой рукою, который бы путемъ насилія внушалъ страхъ и страхомъ поддерживалъ бы миръ. Чтобы направлять и ограничивать его удары, употребляются различные механизмы, предварительная конституція, раздленіе властей, законы, суды. Но на конц всхъ этихъ колесъ всегда является основная пружина, дятельное орудіе, то-есть воинъ, вооруженный противъ того дикаря, разбойника и съумасшедшаго, которые скрываются въ каждомъ изъ насъ, усыпленные и скованные, но все-таки еще живые въ пещер нашего сердца» [11] .
11
Тамъ же, стр. 315, 316.
Вотъ какое существо есть герой всемірной исторіи. И какъ не согласиться, что все, сказанное Тэномъ, совершенно врно? Все это данныя положительныхъ наукъ, все добыто и установлено физіологіею и эмпирическою психологіею. Если же такъ, то отсюда заране видно, что исторія человчества должна быть повстью о непрерывномъ ряд безумій и злодйствъ. И, конечно, не мало найдется людей, которые, услышавъ это заключеніе, воскликнутъ: да это такъ и есть!
Между тмъ, безъ сомннія это есть только изнанка исторіи, какъ болзнь есть изнанка здоровья, какъ сонъ и страданіе — изнанка бодрствованія и радости. Почему Тэнъ такъ ршительно говоритъ, что наше тло отъ природы больное? Это очевидная нелпость. Самое существо органической дятельности таково, чтобы производить и поддерживать здоровье. Но онъ не уметъ опредлить, что такое здоровье; для него оно нчто таинственное, неуловимое. Онъ не видитъ, не иметъ средствъ видть, какъ возникаетъ этотъ порядокъ, тогда какъ элементы безпорядка на лицо, являются постоянно, всюду и со всхъ сторонъ. Вотъ онъ и говоритъ, что здоровье есть только видимость, а что въ сущности господствуетъ болзнь. Такъ точно эмпирическая психологія не знаетъ, что такое разумъ; она разлагаетъ на части и ступени вс явленія умственной дятельности; но при этомъ оказывается только, что всякія ихъ сочетанія еще не достигаютъ конечной цли, и что всегда существуетъ возможность хаоса въ этихъ условіяхъ. И тогда становится непонятнымъ, какъ же возникаетъ разумъ, когда все насъ ведетъ къ безумію.
Значитъ, нужно думать, что въ душ человка и въ исторіи дйствуютъ нкоторыя высшія силы, которыхъ не знаетъ или не уметъ ввести въ свой разсчетъ Тэнъ. Разумется, весь смыслъ исторіи измняется для того, это будетъ сознательно слдить въ ней за проявленіемъ и развитіемъ этихъ силъ.
V
Исторія революціи
Въ сущности, исторія человчества представляетъ намъ рядъ явленій таинственныхъ, непонятныхъ, то-есть имющихъ для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Какъ понять силы, создающія разнообразіе человческихъ племенъ и человческихъ душъ? Какъ объяснить развитіе такихъ геніальныхъ народовъ, какъ греки, евреи? Можемъ ли мы постигнуть, въ чемъ состоитъ одряхлніе племени, убываніе въ немъ души? Если станемъ разсматривать событія, то найдемъ въ нихъ такую же загадочность. Мы не въ силахъ вполн перенестись въ души людей, которые подвергались какимъ-нибудь катастрофамъ, или сами вызывали эти катастрофы. Разв намъ понятенъ энтузіазмъ христіанскихъ мучениковъ, фанатизмъ защитниковъ Іерусалима, или злоба творцевъ Вароломеевской ночи? Да мы не можемъ себ ясно представить состояніе человческихъ душъ даже при событіяхъ постоянно повторяющихся. Что происходитъ въ томъ, кто погибаетъ въ пламени пожара, подъ можемъ убійцы, что происходитъ въ самомъ убійц? Что длается съ людьми во время сраженія? Объ этомъ хорошо знаютъ только т, это бывалъ въ сраженіяхъ, да и т знаютъ только о себ, а не о другихъ и не объ совокупномъ ход чувствъ и дйствій.
Поэтому, когда мы изучаемъ исторію, намъ приходится напрягать вс силы нашего пониманія, но заране быть готовыми къ тому, что полнаго пониманія мы не достигнемъ. Мы прикидываемъ къ предмету то одн, то другія мрки, мы освщаемъ его то съ одной, то съ другой стороны, и каждый разъ лучше и лучше его разумемъ, но вполн исчерпать его мы не можемъ, такъ какъ часть всегда меньше цлаго, и никакой умъ не можетъ подняться на высоту, на которой человчество лежало бы ниже его.
Одно изъ самыхъ таинственныхъ и глубокихъ явленій есть Революція. Съ нея Тэнъ весьма правильно началъ свое изслдованіе, чтобы понять современное положеніе Франціи; до — съ нея вообще начинается новый періодъ исторіи всей Европы, періодъ, въ которомъ мы теперь живемъ. Нагдъ вкъ есть время блестящаго и быстраго развитія; и въ этомъ развитіи, на всхъ формахъ европейской жизни можно замтить вліяніе Революціи, или прямое, или отраженное въ силу примиренія съ противодйствіемъ иныхъ, старыхъ началъ. Понятно, что такое событіе должно было стать предметомъ великаго вниманія. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революція для всхъ передовыхъ умовъ Европы была предметомъ восторженнаго поклоненія, какъ нкоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человчества. Потомъ, однакоже, понемногу наступило разочарованіе, преимущественно потому, что въ самой Франціи событія не стали оправдывать прежнихъ надеждъ; Во время второй имперіи чуткіе умы уже понимали, что страна сошла съ прямого пути; Ренанъ выразилъ свою потерю вры въ принципы революціи еще въ 1859 году, а въ 1868 году уже прямо сказалъ, что революція, при всхъ своихъ качествахъ, есть опытъ неудавшійся. Германское нашествіе, конечно, могло только подтверждать этотъ приговоръ, и очень понятно, что потомъ, до самой смерти, Ренанъ, когда шла рчь о горячо имъ любимой Францій всегда говорилъ: pauvre France, notre pauvre France.