Замок Бландинг
Шрифт:
— О, о!
— Непременно все расскажи, а то я спешу. Надо повидать одного знакомого.
Билл откашлялся.
— Э… постой… — сказал он.
Сейчас или никогда, думал он. Они одни. Шагнешь — и схватишь. Пыхтит он и так. Лучших условий ждать нечего.
Но двинуться он не мог. Его сковала та слабость, которая сковывает стольких в наше время, а исцеляется только бодрящей микстурой доктора Смита. Будь у него бутылка, что там — ложка микстуры, он бы пришел в себя. Но ее не было; и он копал ногой, таращил глаза, как все эти девять лет.
— Да? — сказала Гермиона.
(«Хватаем,
— Да?
— Гермиона!
— Да?
— Гермиона…
— Да?
— Так, ничего, — сказал Билл.
И оказался один. За окнами, судя по звукам, отъехала машина. Гермиону он не винил. Вспомнив, как он мерзко блеял, словно диктор Би-би-си, он задрожал и удивился такой нечеловеческой трусости.
С горя он собрался было биться головой об стену, но передумал и решил пойти к себе и зарыться лицом в подушку.
Стремясь поскорее сообщить Отису благую весть, Гермиона решила не мешкать. Задержись она хоть на минуту, то увидела бы молодого человека без шляпы, но с выпученными глазами, который мчался от корта к дому. Кажется, Реджинальда Твистлтона уже сравнивали с кошкой на раскаленных кирпичах. Именно это сравнение пришло бы сейчас в голову стороннему наблюдателю.
Пронесясь над террасой, он влетел в дом; пронесясь над холлом, взлетел по лестнице; пронесясь над коридором, ворвался в свою бывшую комнату, и Салли, отдыхавшая в шезлонге, как амазонка после битвы, поднялась ему навстречу. Точнее, она тоже взлетела, словно снизу, сквозь подушки, быстро вылез большой гвоздь. Она умела владеть собой, но, когда столкнешь в пруд констебля, это как-то возбуждает, и она подумала было, что ворвался Поттер.
Распознав свою ошибку, она стала спокойней, но ненамного.
— Мартышка! — сказала она.
— Салли! — сказал Мартышка.
Если мы сообщим, что его очень тронул разговор с лордом Икенхемом, направившимся позже в кабачок потолковать о Бразилии, вы вправе обвинить нас в сдержанности. Чувства бушевали в его груди, и среди них выделялись благодарность, стыд, любовь, какой он еще не испытывал, хотя влюблялся регулярно с самых юных лет.
Он совершенно забыл о Гермионе. Он помнил только о Салли. Примерно так же, как Билл, собирался он хватать, трясти, целовать и пыхтеть, с той лишь разницей, что Билл представлял себя в роли костоправа, а Мартышка — скорее паломника, приближающегося к святыне. Да, мы не точны: слова «хватать» и «трясти» тут не подходят. Оставим «пыхтеть» и «целовать».
Пыхтел он и так; что же до поцелуев, Билл Окшот, окажись он рядом, получил бы наглядный урок.
— О Салли! — говорил Мартышка.
— О! — говорила и Салли.
Время не двигалось. Во внешнем мире люди чем-то занимались. Констебль переодевался. Лорд Икенхем шел по деревне. Гермиона ехала в том же направлении, на полмили дальше. Сэр Эйлмер поправлял экспонаты. Билл Окшот лежал лицом в подушку. А в Лондоне леди Босток, пересмотрев журналы, впала в легкую дремоту.
Мартышка же и Салли в благоухании фиалок и роз слушали нежную музыку, которую
— Нет, какой болван!
— А я?
— Я хуже, никакого сравнения.
— Это я виновата.
— Нет!
— Я.
— Нет!
— Я!
Спор разгорался, и Мартышка уже произнес было: «Нет», но лицо его перекосилось, как за четырнадцать часов до того, когда в гостиную вошел Билл Окшот.
— Что такое? — забеспокоилась Салли. Мартышка нервно глотнул.
— Ничего, — отвечал он. — Просто вспомнил про Гермиону.
Салли задрожала. Многое — в сущности, все — зависело от того, считают ли Твистлтоны, что слово — это слово.
— А я? — спросила она. — Может быть, честь не позволяет тебе расторгнуть помолвку?
Мартышка глотнул еще раз.
— Не то чтобы честь… — ответил он. — Ты ее не видела? То-то и оно. Если бы видела, сама поняла бы. Как к ней подступиться?
— Очень просто. Пойди и скажи, что ты ошибся.
— М-да…
— Или напиши.
Мартышка дернулся, как сильный пловец, который стал тонуть и вдруг увидел, что кто-то бросает ему спасательный круг.
— Написать?
— Все же легче.
— Верно! — обрадовался Мартышка, в порыве благодарности прижимая Салли к груди и покрывая ее лицо поцелуями. Однако ему помешала Элзи Бин, которая, тихо постучавшись, внесла поднос, а на нем чайник, чашку, тосты и кусок пирога.
— Чай, — объяснила она.
Мартышка рассердился.
— Почему вы не трубите в рог? — спросил он.
Элзи не испугалась ни этих слов, ни нежной сцены. В Боттлстон-Ист такого не пугаются.
— Чай, тосты, пирожок, — сказала она. — Толкнули вы Гарольда, мистер Твистлтон?
Салли взяла власть в свои руки:
— Конечно, толкнул. Он ведь обещал? Вот! Разве он обманет?
— Значит, плюхнулся?
— Еще как! Слышала вся округа.
— Красота! Спасибо вам, мистер Твистлтон. Мисс Гермиону видели?
Мартышка подскочил вершка на два:
— Разве она здесь?
— А то! На машине приехала.
Мартышка не ответил, зато сжал голову руками.
— Пойду похожу по корту, — сказал он. — Тут надо подумать.
Глухо застонав, он вышел, обретя былое сходство со злополучной кошкой, а Элзи критическим взглядом проводила его.
— Хороший человек, — признала она. — Только не в своем уме.
— Есть немного, — согласилась Салли. — Это очень приятно.
Когда Гермиона подъехала к кабачку, кабачок на месте был, Отиса в нем не было. Ей сообщили, что он куда-то ушел; и, огорчившись, как огорчится всякий, если он принес добрую весть из Аахена в Гент, а Гент исчез, она поехала обратно. В конце концов, подумала она, если уж ты здесь, можно повидаться и с женихом. Вспомнила она о нем только теперь.