Замок Броуди
Шрифт:
— А вы не дадите ссуду под мою мебель или под личную расписку? Я читала… в газетах… что некоторые это делают. Разве нет?
Еврей продолжал потирать нос, думая про себя, что эти старые англичанки все такие — худые, жалкие и глупые. Как это она не понимает, что в такой лавке, как у него, можно говорить только о шиллингах, а не о фунтах, и что, если бы даже он и мог дать сумму, которую ей нужно, он потребовал бы залог и проценты, а, судя по ее виду, ни то, ни другое ей взять неоткуда. Он покачал головой, мягко, но решительно, и, проявляя все ту же любезность и миролюбие (для чего он усердно пользовался руками), сказал:
— Мы такими делами не занимаемся. Попробуйте обратиться в более крупные предприятия, где-нибудь в центре города. О да, они вам это устроят. У них больше денег, чем
Миссис Броуди молча смотрела на него, ошеломленная, униженная. Как! Презреть опасность, решиться на такой позор, как посещение этой жалкой трущобы, и уйти, не достигнув цели! Однако ей пришлось примириться с отказом — апеллировать было не к кому.
И, не достав денег, ни единого из тех сорока фунтов, которые ей были нужны, она снова очутилась на грязной улице, среди луж, среди разбросанных повсюду пустых банок из-под консервов, у канавы, засоренной разными отбросами. Торопясь уйти отсюда, она с острым чувством унижения и растущей тоской думала о том, что ничего не достала, а между тем Мэт ожидает денег, уверенный, что они высланы. Заслоняя зонтиком лицо, чтобы ее не узнали, она лихорадочно спешила домой.
Несси, в фартучке, важно разыгрывая роль хозяйки, встретила мать, стоя над аккуратной стопкой чисто вымытых тарелок, и ожидала заслуженной награды — обещанных ей конфет. Но мать сердито отмахнулась от нее.
— В другой раз, Несси, — бросила она. — Не надоедай мне! Я тебе принесу в следующий раз.
Она вошла в чуланчик за кухней и стала рыться в ящике, где хранила для хозяйственных надобностей, главным образом для растопки, старые газеты и журналы, которые муж приносил домой.
Достав пачку газет, она разложила их на каменном полу и опустилась на колени, как будто падая ниц перед каким-нибудь идолом. Торопливо пробегая глазами газеты одну за другой, она, наконец, испустила невнятный крик облегчения, найдя то, чего искала. Что говорил проклятый еврей? «Попробуйте обратиться в более крупное предприятие», — сказал он, безобразно коверкая английские слова. И поэтому она выбрала самое большое объявление в столбце, извещавшее в витиеватых выражениях, что Адам Мак-Севитч, чистокровный шотландец, ссужает от пяти до пятисот фунтов стерлингов без залога, только под расписку, что по вызову загородные клиенты немедленно обслуживаются на дому, а главное — обеспечена строжайшая тайна, более того, на этом пункте фирма даже настаивает.
Миссис Броуди вздохнула свободнее. Она поднялась с пола и, не снимая пальто и шляпы, метнулась на кухню, села за стол и сочинила короткое, но тщательно обдуманное послание. В нем она просила Адама Мак-Севитча посетить ее на дому в понедельник в одиннадцать часов утра. С всевозможными предосторожностями запечатав письмо, миссис Броуди поволокла свое усталое тело на улицу, снова направляясь в город. От всей этой спешки у нее сильнее заныл постоянно болевший бок, но она шла быстро и около половины четвертого добралась до главного почтамта, где купила марку и благополучно отправила письмо. Там же она написала и отправила по адресу: «Марсель, Броуди, до востребования» телеграмму следующего содержания: «Деньги переведу понедельник непременно. Целую. Мама». Стоимость телеграммы привела ее в ужас, но хотя можно было сократить расход, выбросив два последние слова, она не могла заставить себя сделать это. Надо было прежде всего дать почувствовать Мэту, что это она собственноручно отправила телеграмму, что она, его мать, любит его.
Она возвращалась домой утешенная, успокоенная сознанием, что кое-что уже сделано и что в понедельник она несомненно достанет деньги. Тем не менее к концу дня, который, как ей казалось, тянулся ужасно долго, ее стали разбирать тревога и нетерпение. Утешение, почерпнутое в действии, постепенно исчезало, оставляя ее в унынии, беспомощности, обуреваемую беспокойными мыслями. Она колебалась между нерешительностью и страхом; боялась, что не получит денег, что обо всем узнают; сомневалась в своей способности довести дело до конца и старалась не думать о том, что она, жена Броуди, связывается с ростовщиками, как стараются не вспоминать о жутком и неправдоподобном ночном кошмаре.
Воскресенье прошло для нее нескончаемым шествием
В понедельник утром ей стоило больших усилий держаться как обычно, она вся тряслась от страха, но, к счастью, никто ничего не заметил, и она вздохнула с облегчением, когда сначала Несси, а за ней Броуди ушли из дому. Теперь оставалось только как-нибудь удалить бабушку. С тех пор как она написала письмо, миссис Броуди не переставала думать о том, как опасно во время посещения Мак-Севитча присутствие в доме любопытной, болтливой и враждебно относившейся к ней старухи. Опасность, что она откроет все, была слишком грозной, чтобы идти на риск, и мама с неожиданной для нее хитростью приготовилась сыграть на слабой струнке свекрови. В половине десятого, принеся в ее комнату на подносе обычный завтрак — кашу и молоко, она не ушла сразу, как делала всегда, а присела на постель и посмотрела на лежащую в ней старую женщину с притворным и преувеличенным участием.
— Бабушка, — начала она, — вы совсем не выходите из дому в последние дни и очень осунулись. Почему бы вам сегодня утром не погулять немного?
Старуха, зажав ложку в желтой лапе, подозрительно смотрела на невестку из-под белой оборки своего ночного чепца.
— Какое же гулянье, когда зима на дворе? — сказала она недоверчиво. — Ты надеешься, что я схвачу воспаление легких, и ты от меня избавишься?
Мама заставила себя весело засмеяться, как ни тяжело ей было это притворство.
— Сегодня чудесная погода! — воскликнула она. — И знаете, что я сделаю? Я вам дам флорин, чтобы вы пошли и купил!! себе «колечек» и «чудаков».
Бабушка посмотрела на нее недоверчиво, сразу почуяв, что за этим скрываются какие-то тайные соображения. Но ее соблазняла перспектива необычайно роскошного угощения. По своей старческой жадности она особенно любила рассыпчатое печенье, носившее название «колечек», а большие, плоские, круглые конфеты, которые так несуразно именовались «чудаками», просто обожала. У нее всегда имелся в спальне запас тех и других, который она хранила в двух специальных коробках в верхнем ящике комода. Но сейчас, как было хорошо известно ее невестке, запасы эти истощились. Да, предложение было заманчивое!
— А где же деньги? — спросила она дипломатически.
Мама, не говоря ни слова, показала блестящий флорин, зажатый в ее ладони.
Старуха замигала тусклыми глазами, быстро сосчитала в уме, что этого хватит и на печенье, и на «чудаков», а пожалуй, и еще на что-нибудь.
— Что ж, пойду, пожалуй, — пробормотала она медленно, с притворным зевком, который должен был показать равнодушие.
— Вот и отлично, бабушка. Я вам помогу одеться, — поощрила ее мама и, трепеща от радости, которую боялась выдать, помогла старухе встать с постели. Не дав ей времени одуматься, она напялила на нее широченные юбки, завязала множество каких-то тесемок, Натянула на ноги башмаки с резинками, принесла шляпку, расшитую стеклярусом, накинула на нее черную пелерину. После этого она подала ей ее вставные зубы, которые бабушка на ночь клала в старое надтреснутое блюдце, вручила ей монету в два шиллинга и, вооружив и снарядив ее таким образом в поход за «колечками», свела старуху вниз. Еще не было и половины одиннадцатого, когда она выпроводила ее из дому и увидела, как бабушка ковыляет по дороге. Тогда, проявив максимальную быстроту, она застлала все постели, вымыла посуду, прибрала в комнатах и — как она обычно выражалась — «привела в приличный вид» себя самое. Наконец, совсем запыхавшись, села в гостиной у окна ожидать гостя.