Замок ледяной розы
Шрифт:
А то вдруг мы с ним разминёмся…
…Он был у себя.
И Эмбер с ним.
Стоят рядом посреди комнаты – и она положила руки ему на плечи. На лице Рона – всё та же маска отрешённости. Сияющие глаза Эмбер.
А потом он поворачивает голову – и видит меня. Растерянную и убитую, в дверном проёме, которого совершенно не должно быть в этой стене.
Маску на его лице будто разрывает на осколки – столько эмоций отражается на нём за мгновение. Резко снимает со своих плеч ладони Эмбер и делает быстрый шаг ко мне. Я разворачиваюсь, чтобы
– Как ты пробила стену? А, проклятие, не важно… Где ты была весь вечер?
– Не скажу, отстань! – не смотрю на него и снова вырываюсь, но тщетно.
Рон переворачивает мою ладонь и говорит слова, которые при девочках употреблять не принято.
– Что у тебя с рукой?
– Обожглась. В лесу.
– Где?!
– Там, где меня чуть Бульдог не сожрал.
Гробовое молчание. Я не поворачиваюсь и не поднимаю глаз. Во мне разрастается как снежный ком совершенно невыносимая обида.
– Так. Эмбер, ты не могла бы нас оставить?
А я и забыла, что в комнате есть ещё кто-то. Не удерживаюсь, и бросаю быстрый взгляд на неё – кажется, она совершенно растеряна и смотрит на всю эту немую сцену с невероятным удивлением.
– Эмбер, пожалуйста!
Она молча кивает и уходит, нервно кусая губы. А Рон возвышается надо мной со взглядом, потемневшим, как грозовые тучи.
– Рассказывай!
Сколько же можно на сегодня разговоров… Кажется, ещё немного, и я не выдержу.
– Расскажу, пусти!
Отступаю на шаг и потираю запястье, которое он схватил слишком больно. Делаю глубокий вдох – словно перед тем, как нырнуть в штормящее море с высокого обрыва.
И начинаю говорить...
На этот раз точно слишком долго, до хрипоты.
– Теперь ты понимаешь? Тебе не нужно… Всё и так будет хорошо! Пожалуйста, скажи, что ты отменишь эту дурацкую помолвку и всё снова будет как раньше!
С надеждой заглядываю ему в глаза… и вижу, что маска снова вернулась на его лицо.
Рон стоит неподвижно, как скала, сцепив руки за спиной. А я – будто волны, которые могут хоть тыщу лет биться об неё, но не сдвинут с места.
– Ты не понимаешь. Это ничего не меняет. Я дал слово.
И замолкает, больше ничего не говорит, как будто этого достаточно. Как будто это его «я дал слово» объясняет и искупает всё.
– Но… но… это же неправильно! Это всё неправильно! Вы с ней никогда не будете счастливы. Разве об этом ты мечтал?!
Горькая усмешка кривит его лицо. Рон отворачивается, подходит к столу у окна и садится ко мне спиной, как будто не хочет больше видеть. Это глупо, но я не могу оторвать взгляда от его правой ладони, которая спокойно лежит на столешнице. Пальцы слегка подрагивают, и я поражаюсь тому, как бледна его кожа.
– Мои мечты… они, наверное, были слишком сумасшедшими, Рин, теперь я это понимаю. На моих плечах – бремя ответственности. Я не имею права мечтать. Поэтому… лучше уезжай поскорее домой, Черепашка. Мне невыносимо видеть тебя сейчас. Потому что всякий
– Да что за чушь ты мелешь?! Вы что, все тут с ума посходили?! Чего ты разрушил? У тебя же вся жизнь впереди! Мы вместе придумаем тебе тысячу самых замечательных мечт!
Очень хочется подойти и треснуть ему чем-нибудь по башке, чтоб хотя бы обернулся. Нечеловеческим усилием сдерживаюсь – если сделаю это сейчас, у него останется огроменная шишка, так я зла. А он всё не оборачивается.
– Глупенькая ты ещё всё-таки, Черепашка! Просто уезжай. Когда-нибудь ты меня поймёшь.
Стискиваю зубы, потому что, кажется, собираюсь самым позорным образом разреветься.
– Тогда… тогда забери это!
Дёргаю браслет на запястье – тот самый, что он подарил. Сделал своими руками и прислал с письмом на мой День рождения. Шнурок из шерсти снежных оленей больно впивается в кожу, но не хочет рваться. Дёргаю ещё раз изо всех сил, и наконец обрывки остаются у меня в руке.
Подлетаю к Рону, который по-прежнему не смотрит на меня, и бросаю деревянную розу, опутанную рваным серебром, перед ним на стол. Повторяю, задыхаясь и глотая слёзы:
– Забери!.. Мне это больше не нужно.
Он накрывает розу ладонью, сжимает в кулаке, но молчит. Сжимает так сильно, что, наверное, от хрупкой деревяшки там уже осталась одна пыль.
Так и не дождавшись ответа, я разворачиваюсь и убегаю прочь, не разбирая дороги.
Прихожу в себя только в комнате у папы. Как добралась до первого этажа – не помню, хорошо голову не свернула по дороге. Туда, в мою комнату, которая больше не моя, я ни за что на свете теперь не вернусь.
Отец сидит в кресле с трубкой в руках. Я подбегаю к нему, осаживаюсь на пол, как подрубленная, и долго-долго как маленькая реву ему в колени. А он гладит меня по волосам и ничего не говорит – и это мне сейчас нужнее всего.
Уже совсем-совсем темно, но мы не зажигаем света.
В конце концов, успокаиваюсь и даже почти совсем перестаю всхлипывать.
– Пап, а у меня магия, ты знаешь?..
– Конечно.
Мы опять молчим, и нам очень уютно в этом молчании.
– Знаешь, пап… ты мне сказал как-то раз, что твоё детство закончилось, когда тебе было двенадцать лет…
Он вопросительно хмыкает.
– Пап… кажется, моё закончилось в десять.
После пятой зимы в Замке ледяной розы (5/6 - 1)
Возвращение домой я встретила словно благословение после всего, что принесла мне моя пятая зима в Замке ледяной розы. Это было как закутаться в любимое тёплое одеяло после прогулки в грозу, когда вымокаешь насквозь и замерзаешь чуть ли не насмерть.
Привычный двухэтажный дом красного кирпича, пусть обветшалый и несуразный, показался мне милее всяких замков с их древними тайнами и сумасшедшими обитателями.