Замок на песке. Колокол
Шрифт:
– Извините, мистер Стейвли. Я недостаточно полно ответил на ваш вопрос. Разрешите сделать еще одну попытку. Вы утверждаете, что свобода есть добродетель, но я не тороплюсь согласиться с вашим мнением. Позвольте объяснить почему. Начнем с того, что, как я уже ранее заметил, понятие «свобода» нуждается в определении. Если под свободой понимать отсутствие внешних препятствий, тогда человека, обладающего такой свободой, можно назвать счастливым, но можно ли назвать его добродетельным? С другой стороны, если понимать свободу как самодисциплину, как власть над эгоистическими желаниями, тогда свободного человека можно назвать одновременно и добродетельным. И не будем забывать, что наиболее утонченные концепции свободы способны в то же время играть на руку опаснейшим тенденциям в политике. Такого рода
– И чем же плох романтизм? – не собирался сдаваться Стейвли. – Кстати, давайте определимся с понятием «романтизм», раз вы так любите определения.
– А любовь, не есть ли именно она главная добродетель? – спросила, повернувшись к Стейвли, одна из слушательниц. – Или вы, мистер Стейвли, полагаете, что Новый Завет уже устарел?
«Опять ничего не получилось», – подумал Мор. Он чувствовал себя как наездник, надеявшийся, что со второго раза лошадь возьмет препятствие, но она вновь остановилась перед барьером. Он очень устал, и слова давались ему с трудом. И все же он не собирался сдаваться.
– Ну хорошо, оставим романтизм и начнем рассуждать последовательно. Для начала рассмотрим…
– Увы, пришло время закрывать нашу плодотворную дискуссию, – вмешался Тим Берк.
«А, черт! – мысленно выругался Мор. – Закрывает лекцию раньше времени, чтобы поговорить со мной». Мор сел. Последнее слово, он чувствовал, осталось не за ним. Покачивая головой, Стейвли говорил что-то вполголоса своему соседу.
Тим Берк встал и подался всем корпусом вперед – поза, свойственная закаленным, профессиональным ораторам. Но Мор ведь знал, насколько Тим робеет перед аудиторией.
– Друзья мои, – произнес Тим, – мне жаль прерывать ваш интереснейший ученый спор, но время, как говорится, поджимает. И мистер Мор, я уверен, не обидится, если я сейчас предложу всем вам переместиться на краткий миг в ресторанчик, здесь, по соседству, где мудрыми словами нашего лектора можно будет насладиться вместе с пинтой горького пива. Можно ли заканчивать лекцию раньше времени? Этот вопрос в свое время мы обсудили с руководством марсингтонского отделения ВОК и получили, что случается крайне редко, полное одобрение.
– И таким образом, – раскачиваясь на каблуках, продолжал Тим, – отметим завершение еще одного цикла полезнейших лекций, читаемых мистером Мором. Лекций, из которых, я могу смело сказать, мы все без исключения почерпнули много полезного. И содержание которых, я уверен, даст нам пищу для размышлений в период каникул, после чего, осенью, мы снова здесь соберемся. И дерзну предположить, что к тому времени мистер Мор согласится, мы все на это надеемся, занять другой, более высокий пост, на который, по мнению марсингтонцев, имеет полное право. Но на эту деликатную тему я не скажу больше ни слова. А теперь, друзья, поблагодарим мистера Мора, как это принято.
Раздались громкие рукоплескания, они длились долго, сопровождаемые возгласами благодарности. «Вот черт», – подумал Мор. Он видел, как Нэн неспешно похлопывает в ладоши, опустив глаза. Мор не одобрял пристрастия Тима к риторике, это во-первых, и претензии Тима на роль знатока политической жизни, это во-вторых. Занимаясь с Тимом делами ВОК, он неожиданно для себя разглядел, до чего Берк нескладен, малообразован, внутренне скован. И желание произвести впечатление на публику наверняка обратная сторона его комплексов. Мор относился к Тиму с теплотой, кое-чем в нем восхищался и потому болезненно воспринимал эти превращения Тима в «трибуна». Он предпочитал видеть его беззаботно сидящим за столиком в кафе или в деловой атмосфере на заседании какой-нибудь комиссии, а лучше всего – за легкой беседой в узорчатом полумраке ювелирного магазинчика. Но грустный
Слушатели начали подниматься со своих мест. Мор тоже встал и потянулся. Раздражение улеглось, осталась одна усталость. Надеясь избежать внеурочного разговора с мистером Стейвли, он подвинулся ближе к Тиму, под его защиту. Тим собирал раскиданные по столу бумаги. Похоже, он считал, что в обязанности председателя входит и это – во время лекции устраивать на столе беспорядок. Тим был старым знакомым семьи Моров. Мор и Тим, оба члены лейбористской партии, познакомились в ходе партийных дел. Мор преподавал тогда в школе на южной окраине Лондона, и они с Нэн взяли холостяка Тима, так сказать, под свое крыло. Сейчас они виделись с ним куда реже, чем в былые годы, тем не менее Мор продолжал числить Берка среди своих лучших друзей. Он был немного старше Мора. Худощавый, бледный, с оспинами на лице и тонкими белесыми волосами, то ли желтоватыми, то ли сероватыми, когда как; кисти рук у него были крупные, белые. Внешность самая заурядная, и если в ней что и запоминалось, так это глаза, в синеве которых неожиданно просвечивали и другие цвета; и еще оставалась в памяти его речь. Тим Берк еще в детстве покинул Ирландию, но его национальность можно было без труда угадать, вопреки тому, что долгие годы жизни в Лондоне и пристрастие к кинематографу добавили выговор кокни к его ирландскому акценту и засорили американизмами свойственную дублинцам цветистую образность его речи. Он был искусным ювелиром и, если бы захотел, мог стать богачом.
– Спокойно, капитан, мы выручим вас, пусть это будет стоить нам жизни! – проговорил Тим, бдительно следя за Стейвли, который стоял в одиночестве, погруженный в глубокую задумчивость.
Лекция состоялась, как и всегда, в абсолютно безликом здании Пэриш Холл, где сейчас горели все имеющиеся в наличии электрические лампочки. На улице еще не успело стемнеть. И сквозь густую синеву вечера большая часть слушателей потянулась в сторону ресторанчика, именуемого «Пес и Утка». Но некоторые остались. И теперь, стоя среди массивных парт и металлических стульев, переговаривались и одновременно с беспокойством поглядывали на лектора – наверняка готовили свои вопросы и мысленно прикидывали, умно ли это прозвучит. Нэн натягивала перчатки подчеркнуто медленно, с надменным видом, как бы намекая, что ко всему окружающему она никакого отношения не имеет. Мор знал эту ее манеру. В первое время Мору казалось, что Нэн подружилась с кем-то из слушателей курсов и именно поэтому приезжает вслед за ним на лекции. Но он ошибся, ни с кем Нэн не подружилась, никто ее не заинтересовал. Когда Мор упоминал того или иного слушателя лекции, Нэн отвечала, что не помнит такого, а может, просто умело изображала забывчивость. Она вела себя как знатная дама в окружении презренной черни.
Нэн медленно прошла по комнате. Дональд, тот уже давно в волнении стоял поблизости от стола, с которого Тим собирал бумаги. В такие минуты возникало впечатление, что Дональд привязан к Тиму, что их тела соединены невидимыми нитями. Проходя между ними, Мор содрогнулся. Сын совсем рядом, но нет сомнений, что сейчас для него существует только Тим. Он с жадностью ловит его жесты, к его голосу прислушивается. Дон боготворит его друга. Уверенность в этом давала Мору еще один повод к раздражению. Что за бессмыслица, спрашивал он себя. Невероятная бессмыслица!
Уже вошло в обычай, что после лекций Тим приглашает Моров к себе в магазинчик. И там они отдыхают, пока не наступит время спешить на пригородный поезд. Как-то раз Тим намекнул, что Мору иногда можно и пропустить эти послелекционные словесные поединки в «Псе и Утке», и Мор с ним согласился. Сейчас Тим, зорким взглядом окинув окружающих, оценил обстановку. Стейвли после приступа задумчивости понемногу оживал. Выражение решимости вновь загоралось на его лице.
– Отступаем! – скомандовал Тим.