Замок на песке. Колокол

Мердок Айрис

Днем Мор написал решительное, не оставляющее никаких сомнений письмо Нэн, что заставило его пережить несколько неприятных минут. Но и это трудное предприятие все равно было окрашено чувством необычной легкости, наступившей после того, как он разгадал, в чем правда и обрел способность высказаться. Потом он набросал черновик письма к Берку, где в нескольких словах сообщал, что отказывается от участия в избирательной кампании. Это, конечно, не доставило ему радости, но он понимал, что выиграл иной, куда более ценный приз, ради которого не жаль кое-чем пожертвовать. На переписывание времени не осталось, поэтому он поспешно бросил листки в ящик стола. Пусть полежат до завтра.

Тема, которой он еще не решался коснуться, – дети. Думая о них, он говорил себе: «Как бы я ни поступил, все равно перемены неизбежны, и, возможно, они будут гораздо менее катастрофическими,

чем мне сейчас представляется. В конце концов, дети уже вполне сознательные. Моя связь с ними не прервется». И все же, насколько это было возможно, он отстранялся от размышлений о детях. Решение принято, и нет смысла продолжать все эти терзания, от которых все равно никакой пользы. В коротком письме к Нэн он предложил ничего не обсуждать, пока Дональд не сдаст экзамен. Мелькнула мысль – может, вообще отложить письмо и написать уже после экзамена, но нетерпение подгоняло его. Действуй, говорил он себе, а то мало ли что может случиться. По отношению к Нэн он уже не испытывал былого гнева, только невнятное чувство неприязни, смешанное с легким сочувствием. Он представлял, как она удивится. Она, наверное, и вообразить не может, что он способен так решительно выступить против ее диктата. Воображая ее удивление, он чувствовал некое удовлетворение, которое сразу же поблекло, превратившись в чувство стыда. И вот сожаление начало завладевать им, и, чтобы не поддаться этому чувству, он перенесся всеми своими мыслями к Рейн.

Лекция должна была состояться после ужина, как обычно, в гимнастическом зале, который было легче затемнить, чем актовый зал. Вообще-то за окнами и так сгущались сумерки, но для демонстрации слайдов требуется дополнительное затемнение. Надеялись, что диапроектор не будет барахлить, как в прошлый раз, и число слайдов, появившихся на экране, так сказать, вверх ногами, сократится до минимума. Лекции Бладуарда неизменно сопровождались какими-то неприятными происшествиями. И случались они именно в тот момент, когда все вокруг готово было заходить ходуном. Самая обычная заминка, которую в иных обстоятельствах Школа бы просто не заметила, на лекциях Бладуарда вызывала настоящую бурю. Потому что к лекции Бладуарда Школа заранее готовилась как к комическому спектаклю. Атмосфера накалялась. Мор поймал себя на том, что и сам в нетерпении, то есть самым безумным образом ждет каких угодно выходок.

Он встретил Эверарда, проходящего по игровой площадке. У того на лице было тревожное выражение.

– Надеюсь, вы будете там, Билл? – спросил он.

– Несомненно! – ответил Мор. Ему хотелось обнять Эверарда. «Интересно, – подумал он, – а на лице у меня такое же сумасшествие, как и внутри?»

– Я рад, – покачал головой Эверард. – Будем надеяться, что ребятишки не слишком расшалятся.

Тем временем Школа уже заполняла гимнастический зал. Черные шторы опущены, и электрический свет включен. Снаружи теплый вечерний воздух был пропитан запахами недавнего дождя, листвы, земли, цветов. Легкая дымка окутывала школу, смягчая резкий цвет красных кирпичей и превращая неоготику в готику. Напротив гимнастического зала величественно возвышалась башня, вся в кудрявых прядях вечернего тумана, и несколько светящихся окон только сильнее подчеркивали окружающий полумрак. Но лампы за окнами гасли одна за другой. Лекции Бладуарда пропускать было не принято.

Громкий и все усиливающийся шум голосов и хлопанье стульев доносились из зала. Оттуда уже долетали и слегка взвинченные нотки. Потом кто-то захлопал в ладоши и чей-то голос, возможно Хензмана, прокричал:

– Прекратите шум, крыша от вас ходуном ходит! Говорите нормальными голосами, и все будет слышно.

Но секундой позже гам возобновился с удвоенной силой. Мор подумал: «Наверное, следует зайти и помочь Хензману». На том лежала еще обязанность включения диапроектора. Обычно проектор включал Бейсфорд, но в его отсутствие эту задачу выполнял Хензман. Мор подумал, что Хензман делает это не хуже Бейсфорда, а может, даже и лучше, потому что характер у него более спокойный, не такой раздражительный. Мор радовался, что не ему поручено выполнять эту утомительную, а в нынешних обстоятельствах еще и действующую на нервы работу.

Не торопясь отправиться на выручку окруженному бушующей стихией Хензману, он вглядывался в дальний конец игрового поля. Он надеялся увидеть, как появится Рейн, и сесть поблизости от нее, может, даже рядом с ней.

Становилось все темнее. Пробежала еще одна стайка школьников со стульями

в руках. Прямо к дверям зала. Трое из них, оказавшись там одновременно, попробовали вместе протиснуться в дверь. Завязалась потасовка, кого-то, кажется, сбили с ног. Мор направился к месту боя. Куча тел и стульев мгновенно рассосалась, и детишки исчезли в дверях, но внутри борьба продолжалась уже в виде сражения за места. Когда Мор повернулся, он увидел Рейн, идущую в сопровождении мистера и миссис Пруэтт. Мору казалось, что в ореоле неземного сияния она летит к нему сквозь сумерки на крыльях неслышного, но мощного ветра. Даже супругов Пруэтт, идущих по бокам Рейн, коснулась часть этой благодати. «Какие же они замечательные, эти Пруэтты!» – подумал Мор. Они улыбались ему. Лицо Рейн оставалось в тени. Но только он шагнул к ней навстречу, из вечернего воздуха вдруг материализовался Эвви. Очевидно, караулил в дверях библиотеки, пережидая бурю перед началом лекции. Теперь он перехватил Рейн и повел ее к спортивному залу. Мор поплелся следом вместе с Пруэттами.

Войдя, Мор вздрогнул от яркого света и громкого гудения, переходящего в рев, напоминающий шум работающего реактивного двигателя. Он увидел спину Эвви впереди себя, потом его профиль. Эвви явно был потрясен. Младшие школьники в самых первых рядах усаживались по трое на стул – один на спинку, второй на сиденье, третий внизу у ножек. Вдобавок, пока рассаживались, поднимали небольшую драчку, сражаясь, кому где сидеть. За этой мятежной толпой у стен стояли и сидели старшеклассники, тоже не в меру оживленные. Некоторые ряды изгибались во все стороны, и невозможно было понять – ряд это или что-то другое. Стулья шатались, скрипели…

Эвви, кажется, вдвойне скованный присутствием Рейн, молча пробирался среди взбаламученной, кое-как примостившейся на стульях молодежи. Мор шел следом, решительно настроенный сесть рядом с Рейн. Сейчас он чувствовал себя легкомысленным пятиклассником. Одолевая воздвигнутые учениками заграждения, он то и дело громко приказывал: «Поставить стулья на место!» И надеялся, что его распорядительность не оскорбит Эвви. Хотя, в общем-то, ничто не могло оскорбить Эвви, доброго старого Эвви. Наведением порядка надо было заняться с самого начала. А то вот теперь бои велись уже не за каждый отдельно взятый стул, а между стульями, то есть между троицами, их оккупировавшими. Стараясь по возможности не обращать внимания на безобразия, Мор продвигался вслед за Рейн и директором.

Перед проектором было поставлено несколько стульев, находившихся под охраной Хензмана. Несколько учителей уже устроились в этой зоне относительного покоя. Со вздохом облегчения Эвви провел туда Рейн и сам шлепнулся на соседний стул. Мор сумел устроиться по другую сторону, а Пруэтты поместились рядом с ним. Он оглянулся посмотреть, кто сидит за ним и не видно ли в толпе Дональда, но не заметил сына.

Бладуард уже был здесь. На свои лекции в гимнастический зал он всегда являлся первым. И стоял теперь на открытом пространстве перед младшими школьниками, опираясь на длинную указку, которой пользовался для того, чтобы акцентировать внимание на различных деталях картин, а также стуком об пол извещать, чтобы дали следующий слайд. За его спиной на стене висело широкое белое полотнище. Прислонившись, он глядел на волнующуюся массу, и на лице его было то самое выражение, какое свойственно человеку, повторяющему про себя текст своего выступления, причем повторяющему не без удовольствия. Бладуард никогда не читал по бумажке. Начав развивать избранную тему, он мог уже говорить бесконечно, правда, в несколько сбивчивой манере, при этом не лишенной даже некоторой элегантности. Бладуард был по-своему неплохим лектором и мог бы произвести впечатление на аудиторию любую, кроме аудитории, состоявшей из расшалившихся школьников.

Здешние лекторы привыкли начинать тут же, без предупреждения, как только появлялся директор. Поэтому, увидев Эверарда, Бладуард резко стукнул об пол указкой. Он казался совершенно спокойным и вдруг напомнил Мору странника, опирающегося на свой посох, невозмутимого и исполненного веры. Бладуард прекрасно знал, какая стихия ему противостоит. Он каждый год с нею сталкивался. Когда-то Демойту даже пришлось остановить лекцию из-за того, что школьники устроили тарарам, но и после этого Бладуард не прочь был продолжать, хотя ни одного слова его нельзя было расслышать. Сейчас он стоял, слегка покачивая головой, по мере того как постепенно стихал шум и наконец превратился в приглушенный шепот. Он заправил пряди длинных темных волос за уши, открыв широкие бледные щеки. Свет погас.