Замок на песке. Колокол

Мердок Айрис

Джеймс был младшим отпрыском старинного военного рода. Университеты свои он проходил на охоте, впоследствии прославился как бесподобный яхтсмен, во время войны успешно служил в гвардии. С детства он был воспитан в простой и сильной англиканской вере. Обычай, согласно которому вера в подобных семьях сохранялась как некий непременный атрибут помещичьего быта, тесно связанный с прочими ритуалами жизненного уклада, для Джеймса был не пустой формальностью. Он был исполнен глубокого, абсолютного смысла, и эта напряженная духовная жизнь в более зрелом возрасте без какого-то резкого перелома в судьбе или болезненного отречения от прежних занятий привела к тому, что он беззаветно отдался служению вере. Он занялся миссионерской деятельностью, но, многое повидав и набравшись опыта, решил все же, что призвание его дома, на родине. Он поселился в лондонском Ист-Энде [18] , где возглавлял прекрасное благотворительное заведение и направлял деятельность нескольких юношеских клубов. Но вся эта великолепная затея рухнула, когда из-за переутомления здоровье его всерьез пошатнулось. Доктор

рекомендовал, а епископ решительно настаивал, чтобы он перебрался в деревню, на свежий воздух; вскоре после этого налаженная служба информации оповестила настоятельницу о положении, в котором оказался Джеймс, и она пригласила его в Имбер.

18

Ист-Энд – рабочий, относительно бедный район Лондона.

Майклу Джеймс понравился сразу. Да и надо было сильно стараться, чтобы не полюбить его – такой это был светлый и добрый человек. Но Майкл уловил в себе, и не без смущения, некую родственную тягу к Джеймсу, нечто ностальгическое, рождающееся на духовном уровне, явно более низком, нежели тот, на котором он силился ныне жить, и подавляющее все остальное. Держался он с Джеймсом непринужденно, старался не льнуть, дабы его не заподозрили в угодливости. Джеймс был тронут расположением Майкла, но атавистической его подоплеки не разглядел, вел себя просто и открыто, так что все проблемы решились как-то сами собой. Появление Джеймса к тому же поставило перед Майклом, чего не было прежде, вопрос о лидере имберской общины. Едва только в Имбере объявился Джеймс, община разом обрела костяк. Прежде это было скопище людей, над которыми он естественно возвышался в силу своего особого положения и, так сказать, номера появления на сцене. В Джеймсе Майкл немедля признал человека, который превосходит его самого почти во всех требуемых от пастыря качествах и был бы просто счастлив стать вторым – после такого первого. Джеймс же, сославшись на слабое здоровье, воспротивился тому, чтобы Майкл уступил ему пост негласного лидера общины, и его, как ни странно, поддержала настоятельница. Скрепя сердце Майкл смирился со своим назначением.

Того, кто надеется, оставив этот мир, восторжествовать над человеческими слабостями – и своими, и чужими, – обычно постигает разочарование. Майкл такими надеждами себя не тешил, но все же был огорчен тем, что так быстро оказался в положении человека, которому силой надо удерживать бразды правления весьма сложным коллективом. Майкл был убежден: хороший человек всегда не у власти. Этой точки зрения он держался твердо, хотя едва ли знал, что она подразумевает, и распространять ее на свои повседневные обязанности мог с большим трудом. Собственно говоря, в этом смысле он понимал свое призвание к священнослужению. Для такого человека, как он, служение Богу должно предполагать утрату личности, как у безликого слуги, смирение и беспрекословное послушание. Идеалы эти прельщали, но все же были далеки и труднодоступны. Он мучился сознанием того, что один из лучших людей, которых он когда-либо встречал в жизни, был, как это ни парадоксально, и одним из самых могущественных – настоятельница. А чем отличаются проявления их власти, он понять не мог. Он чувствовал, что обречен на пребывание в том приделе, где власть – зло, где нельзя сбросить с себя ее путы. И удел его – бороться с самим собой, изо дня в день стараться быть безликим и справедливым, непрестанно ошибаться и подвергать сомнению каждый свой шаг. Впрочем, такова, быть может, его стезя – уж какая ни на есть… Правда, Майклу не давало покоя ощущение какой-то зыбкости, ущербности его положения. Все чаще и чаще возвращались к нему мысли о принятии сана.

Не то чтобы имберская община, пока что пребывавшая в зачаточном состоянии, доставляла одни только хлопоты. С виду все было мирно и спокойно. Но были некие болевые точки, которые Майкл ощущал постоянно и, как ему хотелось надеяться, без раздражения. Джеймс и Маргарет Стрэффорд работали слишком много. Марк Стрэффорд – слишком мало.

Натянутость в отношениях Марка с женой, пусть и неафишируемая, сохранялась. Марк Стрэффорд, человек язвительный, нервный, всегда доставлял массу трудностей. Майкл, не согласный с Кантом в том, что человек не вправе требовать от другого благосклонности, словно причитающегося ему долга, чего только не делал, лишь бы проникнуться симпатией к Марку, но безуспешно. Досада вспыхивала в нем при одном только виде бородатого, подчеркнуто мужественного Марка. Джеймс Тейпер Пейс, сам того не ведая, сделался вторым полюсом власти, и Майкл подметил за обоими Стрэффордами склонность получать распоряжения от Джеймса, минуя его. Джеймс, уповая на то, что власть заменится узами братства – как и случилось бы в общине, собравшей людей, подобных ему, – на такие мелочи внимания не обращал. Но беспорядок при этом был неизбежен. Не улучшал положения дел и Питер Топглас своей слепой преданностью Майклу. Наметился раскол на две партии.

Майкл считал Джеймса довольно-таки бестолковым по части организационных тонкостей, но знал он и сколь различны они в духовном отношении, что пока не бросалось в глаза. Джеймс был человеком более твердой веры и более ортодоксальных, суровых нравственных принципов. Майкл в себе таких качеств не находил и вообще-то сомневался в их необходимости, но Джеймс, человек неглупый, равно способный любить и судить окружающих, в лидере общины видел человека «с идеалами, но без принципов». Присутствие в общине Кэтрин, ее высокий духовный накал, скорый уход ее в монастырь были источником общего воодушевления и в то же время явным центром непонятной напряженности, и Майклу хотелось надеяться, что одним лишь благочестием объясняется его желание поскорее увидеть ее надежно укрытой «внутри». И наконец, оставалась еще одна тяжкая проблема, особенно для него, – это ее брат-близнец.

От размышлений Майкла оторвал звон

к заутрене. После завтрака, он, как обычно, отправился в контору, чтобы проглядеть дневную корреспонденцию. Он любил эту утреннюю пору, когда мог наблюдать за тем, как крутятся колесики его маленького предприятия, и принимать разного рода решения для расширения огорода. И хотя по другим, быть может, высшим соображениям он был бы не прочь уступить свое место Джеймсу, чисто деловую сторону своих обязанностей он вел исключительно толково и был тому несказанно рад. Проект расширения огорода он обдумывал любовно, детально, будто военную операцию, и был удивлен, обнаружив в себе после неудавшейся карьеры школьного учителя такие организаторские способности. Расписанное по минутам время, продуманное распределение труда, быстрые корректировки плана – все это было необходимо, чтобы от огорода, которым занималось малое число в большинстве своем неопытных людей, был прок; и Майкл обнаружил, что вновь испытывает такое же странное чувство удовлетворения, какое давали ему сходные занятия в армии, во время войны. Служил он – сначала командиром взвода, потом роты в батальоне полка местного округа – добросовестно и, к своему удивлению, с воодушевлением и некоторым успехом. Жаль только, не отправили его ни разу на континент. Военная служба с ее жесткими требованиями и идеалами точности и полной самоотдачи захватила его воображение, и на учениях он испытал почти мальчишескую радость, когда, устроив своим солдатам в ближайшей деревне хорошую ночевку, сам оставался в темноте у обочины, склонившись с карманным фонариком над картой, а ночь проводил в спальном мешке, под шинелью, в кузове грузовика.

Когда Майкл прочел корреспонденцию, позвонил нескольким клиентам в Пенделкот и перекинулся парой слов с Марком Стрэффордом, который в конторе исполнял обязанности его секретаря и счетовода, было уже десять – время еженедельного собрания. Обдумывать повестку дня было уже некогда, и Майкл виновато начал искать в кармане клочок, на котором ее записал. Интересно, кто сегодня придет. Майкл всегда держался той точки зрения, что собрание – это прискорбная необходимость, оно должно быть кратким, деловым и приходить на него должны лишь члены общины. Джеймс же утверждал, что собрание должно быть открытым – для всех гостей, оказавшихся в Корте и пожелавших увидеть общину в действии. Майкл заметил, что не пристало – пусть и в благожелательном окружении – копаться на людях в грязном белье. Джеймс ответил, что у общины, похоже, не должно быть никакого «грязного белья», а коли уж заведется, то копаться в нем следует именно на людях. Майклу порой казалось, что Джеймс полагает, будто правдивость в том и состоит, чтобы говорить любому обо всем – независимо от того, касается это их или нет и хотят они это знать или нет. В такой позиции была своя сила, и, обнаружив, что большинство против него, Майкл не стал обосновывать свои более сложные взгляды. В итоге пришли к компромиссному решению: гостям, которых в Корте бывало пока совсем мало, сообщать, что на собрание они могут прийти, но особо не зазывать.

Интересно, придет ли в голову Полу Гринфилду и его жене явиться на собрание, думал Майкл, выходя из конторы. Часть вопросов была весьма деликатного свойства, и он надеялся обсудить их в тесном кругу. Пол Гринфилд Майклу был вполне симпатичен. Он был года на два моложе. Майкл помнил его по Кембриджу, тогда, правда, он находил отвратительными его эстетство и снобизм; и когда прихоть случая привела Пола по следам рукописей в Имбер, Майкл этому не обрадовался и был бы не прочь, если бы для визита тот выбрал более подходящее время. Однако обнаружилось, что Пол изменился к лучшему, а может, и сам он стал не таким жестким пуританином, вернее всего, изменились они оба. Похоже, не менее приятно был удивлен и Пол, он явно порывался посвятить Майкла в свои семейные неурядицы. Но Майкл был слишком занят и с Полом оставался наедине урывками, так что о состоянии его семейных дел у него были весьма смутные представления. Майкл был искренне рад, когда услышал неожиданную весть о скором приезде миссис Гринфилд, и поражен – ибо не придал значения описаниям Пола – ее внешностью. Он не мог взять в толк, а ему, признаться, хотелось это для себя уяснить, как Пола угораздило жениться на существе, столь мало походившем на светскую даму.

Майкл вошел в гостиную и с облегчением услышал, как Маргарет Стрэффорд извещает Питера о том, что Пол с Дорой отправились на прогулку. Она им предложила, как она выразилась, не слишком утомительный для миссис Гринфилд маршрут. Почему, любопытствовала она, эта молодая дама не привезла с собой ни одной пары крепкой обуви? Эти хорошенькие туфельки она тут сносит за считаные дни.

Майкл сел в кресло подле камина, которое по обычаю было председательским, и быстро окинул взглядом собравшихся. Ника нет. Каждую неделю надеялся Майкл, что Ник придет, но тот не появлялся. Все остальные в сборе. Майкл увидел Тоби, он топтался в дверях, не зная, куда притулиться. Майкл ему улыбнулся и указал на стул. Лучше бы обойтись сегодня без Тоби; и в то же время, глядя в лицо этому мальчику, когда тот благоговейно, с улыбкой смотрел круглыми глазами на собеседника, он подумал: а может ли своим присутствием такой свидетель принести общине вред или создать напряженную атмосферу? Видно, есть все-таки что-то в теории Джеймса, утверждающего, что утаиванье неизбежно развращает. Он видел, как мальчик скользнул на стул, подобрал ноги. Отметил про себя его грацию.

– Все здесь, за обычным исключением, – оживленно сказал Джеймс.

Община расположилась перед Майклом полукругом, впереди – Джеймс, подле него – Стрэффорды. Питер и Пэтчуэй вместе с Тоби образовали второй ряд. Кэтрин вполоборота пристроилась на широком подоконнике и, скрестив руки на коленях, смотрела в окошко. Тонкая ситцевая юбка веером свесилась к полу. Сестра Урсула, которая всегда присутствовала на собраниях как официальный представитель монастыря, села у двери, выставив вперед тяжелые грубые башмаки, и с живейшим участием смотрела на Майкла. Он улыбнулся, неожиданно почувствовав себя среди своих легко и приятно.