Замок Шамбла
Шрифт:
Арзак! Вы бедны, общество не дало вам образования, которое просвещает ум и возвышает сердце. Вы открыты страху, увещеваниям и подкупу. В вашем низком звании вы приблизились к знатному семейству, вас принимали в благородном доме. Вы уверовали во всемогущество этого семейства и думали, что оно сможет избавить вас от неизбежного наказания. В своем неведении вы уверены в могуществе своих покровителей больше, чем в силе закона.
Арзак! Вы жертва обманчивой мечты, и отрезвление ваше будет ужасно! Знайте, что здесь все звания исчезают. На этой скамье, где она также сможет
Вы все обращаетесь к Богу. Да, обращайтесь к Нему и сделайте так, как Он вам велит. Ибо Он — источник истинной справедливости и правды. Так пусть же правда вырвется из вашей груди, поскольку, если вы этого не сделаете, правосудие, вооружившись своим мечом, безжалостно вас покарает! Ничто, ничто не защитит вас! Вы никого не обманете, Арзак! Вы принимаете дерзость за невиновность, так выйдите же из заблуждения, вернитесь к чувствам более искренним. Оставьте свое лицемерие, пусть вашими устами правит истина, и все происшедшее может быть забыто.
А! Вы молчите, вы по-прежнему руководствуетесь дерзостью, вы присоединяете святотатство к лжесвидетельству! Вы знаками призываете Бога, а между тем не признаете его закон! Поручите же себя ему… Он один может вас простить, а люди уже простить не смогут!»
При страшном и унизительном высказывании Бака: «На этой скамье, где она также сможет когда-нибудь оказаться, знатная дама равна вам» — графиня почувствовала, словно к ее сердцу прикоснулись раскаленным железом, но она ничем не выдала охватившего ее страшного волнения. Когда госпожа Теодора остановилась после чтения обвинительной речи, госпожа Негли только спокойно сказала ей:
– Дальше!
Госпожа Марселанж продолжала:
– «После этой ужасной обвинительной речи между подсудимым и адвокатом завязался безмолвный поединок, когда они взглядами словно вызывали друг друга на бой. Наконец Арзак не выдержал взгляда Бака, смутился и отвернулся в бессильной ярости. Присяжные признали пастуха виновным в лжесвидетельстве, но со смягчающими вину обстоятельствами. Суд приговорил его к десятилетнему заключению».
– Осужден! — прошептала графиня с унынием. — Ах! Этот приговор не оставляет нам почти никакой надежды спасти Бессона, и тогда…
Мари Будон поняла и докончила мысль своей хозяйки.
– …тогда вы обе погибнете, это верно, — сказала она. — Потому что если Жак молчит, то заговорит Клодина Бессон.
– Каким же способом можно заставить ее не говорить? — спросила госпожа Марселанж.
– Есть только один способ — спасти Жака.
– Без сомнения, но…
– А спасти Жака есть опять только один способ — заставить Маргариту Морен отказаться от всего ей сказанного. Наше спасение заключается только в этом. Но это станет спасением, говорю вам, если мы только этого добьемся.
– А как же четыре свидетеля, видевшие, как Жак шел в замок Шамбла вечером
– А наши тридцать свидетелей, видевших его в Пюи в тот же вечер? О! Я вам докажу, что у нас есть ответ на все, кроме слов Маргариты Морен. Повторяю вам еще раз: если Маргарита Морен останется на стороне Марселанжей, мы погибли, а если она даст показания в нашу пользу, то мы спасены.
– И ты говоришь, что надеешься заставить ее отказаться от всех своих показаний?
– Надеюсь.
– Однако в то же время ты утверждаешь, что она неподкупна и ее нельзя запугать.
– Да, но если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях, то очень удивлюсь, если мне это не удастся. Скоро мы это узнаем, потому что завтра же я принимаюсь за дело.
– Завтра? — прошептала графиня. — О, как много событий может произойти за сутки!
На другой день в городе только и говорили, что о Баке, Андре Арзаке, госпоже Марселанж, об осуждении лардерольского пастуха и вероятности страшного исхода этого процесса для Жака Бессона. Через двенадцать дней, то есть 22 августа, должны были начаться слушания по его делу, о результатах которого каждый судил согласно своим убеждениям. Однако почти для всего города Жак Бессон был виновен, а за ним все видели гордых и надменных графинь де Шамбла, которых Бак разгромил своим красноречием.
Убежденность в их сговоре сделалась столь прочной, что никогда не говорили о виновности Жака Бессона, не упомянув при этом имен графини ла Рош-Негли и госпожи Марселанж. Таким образом, имя слуги слилось с именами знатных дам. Только аристократия и набожные особы упорно защищали графинь де Шамбла и доказывали непричастность к преступлению человека, чья вина казалась очевидной всем остальным. Чем больше появлялось неопровержимых улик, тем усердней ханжи защищали обеих женщин, невиновность которых они решили отстаивать во что бы то ни стало.
Дошло даже до того, что негодующие аристократы и богомолки скоро стали видеть в графинях де Шамбла мучениц и праведниц, называя их жертвами свирепой черни и неправедных судей. Лицемерная роль, разыгранная графиней, начала приносить плоды. Для тех, кто был обманут ее набожностью, госпожа Негли была непогрешима и свята.
Теперь на время оставим Пюи и перенесемся на опушку соснового леса между Лардеролем и Шамбла. На поросшем вереском холме, рыжеватый цвет которого выделялся на темной зелени сосен, стояла хижина. Дверь была не заперта, и внутри можно было видеть восьмерых человек — семерых мужчин и одну женщину.
Это была Клодина Бессон и ее сыновья. Они стояли в нескольких шагах от двери, а мать сидела в кресле, что вместе с плохой кроватью, с маленьким столом и несколькими скамьями составляло всю обстановку хижины. Сморщенная и величественная голова старухи, ее мрачные и энергичные черты носили отпечаток неизмеримой грусти. После продолжительного молчания Клодина Бессон, глаза которой до тех пор были устремлены в землю, вдруг приподняла голову и обратилась к своим семи сыновьям.
– Итак, — сказала она им почти свирепым тоном, — вы никак не можете спасти Жака?