Замороженный Мир
Шрифт:
Вот, довольно заключил я, вытаскивая обмякший после оргазма член из лона расплывшейся медузой аборигеночки. Теперь намщён и отомщён, да и в целом неплохо вышло.
Размороженная порнуха
За моими “осеменительными и мстительными потугами” день в общем-то и прошёл.
Припёрлись перемазанные почвой копщики, выслушали от “большого шамана” запрос на шамана обычного, да и упёрлись с аборигеночкой.
На следующий день, помимо копщиков и всё той-же аборигеночки, явился и шаман.
— Хорошо вчера постарался,
— Копать вашими лопатами — выйдет не одна смена сезона, — веско изрёк я, указывая на палки-копалки.
— Две смены, не больше, — ответил этот начальник джамшутов.
— Пусть две, но это слишком много для. Я оставлял металл от гром-палки, а главное — есть мобиль, телега из металла, сожжёный.
— Тот, где ты похоронил своё племя? — поинтересовался шаман.
— Мы сжигаем в прах и хороним в воздухе, — выдал я. — А племя моё надо именно похоронить. Оставленные в мобиле они защищали живого, — потыкал я перстом в себя.
— Понятно, большой шаман. А звал-то зачем? Стада к большой воде не подошли…
— Я сделаю лопаты из металла. Будут ли люди племени копать ими? — задал я вопрос.
— Из металла, — вздохнул шаман, без зависти, но с сожалением. — Будут, большой шаман. Но лопаты твои, — выдал он.
— Мои, но если выкопают быстро — я подарю вам одну или две, — выдал я. — Время для меня очень ценно.
— Так возможно, предки не обидятся, — выдал шаман после минутных раздумий.
Подошли мы к месту раскопок всей компанией, где я окончательно убедился, что “палки-копалки” — хлам. Ими даже не сняли весь слой дёрна, при том, что аборигены явно не филонили — уходили от меня копщики заметно подуставшими.
В общем, дотопали всей компанией до остова экспедиционного мобиля, где я выкинул куда подальше костяк готтийца, ну и дожёг останки экспедиции до рассеянного праха. Окончательно попрощавшись со спутниками, в определённой мере выкинув их из головы, оставляя “в прошлом”.
А после похорон, начал я делать лопаты: с широким упором для ноги(аборигены были босыми), штыковые и острые. Отнял у одного из папуасов палку-копалку, вогнал в лопатину, показал как копать.
Шаман восхищённо поцокал губами, после чего вернулись мы к развалинам, где копальщики, вооружённые новыми орудиями труда, показали весьма отрадную скорость копки.
Шаман вторично поцокал губами, ну и учесал по своим шаманским делам. А Рябь робко подёргала меня за руку, на тему “делать детей”.
В общем, наладилась у меня с того дня довольно странная, но не без цели и не без приятности, жизнь.
Копщики оставляли “лопаты большого шамана” у хижины, с утра их забирая и топая “копать”.
Сначала Рябь, а, через неделю (именно неделю, а не
А, после ухода копщиков я, до темноты, ковырял дренаж, который, уже после первого дня с стальными лопатами, был необходим: общая влажность была такова, что без отвода влаги за ночь собиралась немалая лужа, размывающая стены и херящая работу дня, а то и побольше.
За месяц, который прошёл до второго пришествия шамана, у меня как сменилось четыре девицы (и вновь появилась Рябь, очевидно, беременность не наступила, что и неудивительно).
Так же я посмотрел на то, как охотятся папуасии, что меня несколько повеселило, ну и избавило от некоторых иллюзий. Охотятся, конечно, не “на той стороне большой воды”, куда меня звал шаман, а в джунглях, ради пропитания.
Итак, у меня в сознании был “сферический абориген в вакууме”, этакий “суровый деть природы”, который, сделанной из говна и палок поделкой, за десятки метров, бьёт белку в глаз.
Да сейчас, конечно! В общем, как выглядела наблюдаемая мной охота:
Попуас забивался в некие кусты, откуда просматривался водопой или полянка с каким-нибудь приятным травоядному растением. Не бродил по джунглям, а именно садился, ну и сидел-ждал, не очень шумя, но и точно не “часами напряжённо-неподвижно”.
Так вот, приходит на водопой-полянку капибара какая или что-то вроде того. Охотник примеривается и… начинает швыряться в свинятину всем что у него есть! То есть, не “метнул копьё и попал с двадцати метров”, а метнул копьё, кремниевый топорик, боло, да кусок фекалия и камень, если успеет!
И вот, если повезёт, чем-то из этого в свинятину прилетит. И даже подранит — вариант “убьёт сразу” вообще не рассматривается.
И после этого абориген бежит свинятину добивать, иногда — бросая это дело. Если ранения толком нет, или если с визгом убегающая свинотина привлечёт внимание пардусов — с последними аборигены старались не связываться даже с мушкетёрами и большим числом.
И если свинотина “уходит”, охотник в этом или другом месте опять садится в засаду.
Коллективная охота в два-три охотника происходила примерно так же, но была статистически более результативна, для каждого из двоицы или троицы.
Ну и в целом, за время между шаманьими визитами, поработал с эфиром, поискал, да и наверное нашёл всё технологические и научные схемы, в прискорбно малом “неповреждённом” количестве. Но, даже повреждённое хоронил в память Архива, ну и запустил программулину “лингвистического и синтаксического анализа глаголицы”. Которая была основой “шаблонных кругов”. И, как бы мне не хотелось “немедленных результатов”, понятно что работа эта не на дни, а на месяцы. Хорошо, если не на годы, отмечал сам себе я.