Заморский принц в нагрузку

Белова Марина

Мы с Анной Владимировной вновь вернулись на кухню и продолжили приготовления к поминкам. Из-за материального положения Люсиных родителей они не могли оплатить ритуальный обед в кафе для всех желающих, поминать решили дома. Аркадий Семенович выдал деньги на закупку продуктов и попросил Анну Владимировну взять приготовления к поминкам на себя.

К двум часам у нас уже все было готово.

— Поезжай на кладбище, а я останусь, буду готовить стол, — предложила Анна Владимировна, и я с ней согласилась — накрыть стол не составит ей особого труда.

Если

честно, атмосфера в квартире была настолько сильно пропитана горем и это так сильно на меня давило, что мне захотелось срочно выскочить на улицу и вдохнуть полной грудью воздуха.

Я вышла на улицу и растворилась в толпе скорбящих. И хотя все вокруг только и говорили о безвременной смерти Люси Антиповой и общее настроение было хуже некуда, мне все равно стало легче. Как будто огромная ноша, которая прежде покоилась на моих плечах, была поделена между всеми здесь присутствовавшими и каждый взял себе ее маленькую часть. Все, не стесняясь, плакали и горевали по поводу нелепой Люсиной кончины.

Похороны и поминки прошли, как им и подобает, траурно и торжественно. «Оптимальный выбор» присутствовал в полном составе. Аркадий Семенович был печален и строг, под руку его держала спутница по жизни и верная жена, Калерия Павловна.

Должна заметить, ни одно мероприятие — ни грустное, ни веселое, — на котором бы имел честь присутствовать Аркадий Семенович, никогда не обходилось без ее недремлющего ока. Казалось бы, сдались ей похороны рядовой сотрудницы? Могла бы и дома посидеть. Но она, очевидно, думала по-другому. Ее святая обязанность — быть всенепременно и в трудную минуту поддержать коллектив, разумеется, в лице своего супруга, Аркадия Семеновича.

На кладбище Аркадий Семенович взял слово и выступил с трогательной речью, многие, не стесняясь своих слез, плакали, в их числе была и я.

Глава 12

Когда я вернулась домой, был уже вечер. Облом еще не объявлялся, а мне не терпелось узнать, какую информацию он принесет из «Гименея».

Я досмотрела по телевизору вечерние новости и стала подумывать: «А не разобрать ли мне диван, чтобы завалиться спать, день, что ни говори, выдался для меня очень тяжелый». Но своего желания осуществить я так и не успела — как раз в этот момент раздался звонок в дверь. Я дождалась условного сигнала и пошла открывать. На пороге блистал лучезарной улыбкой Облом.

— Так поздно? — спросила я, зевая во всю ширину рта.

— Ты как сварливая жена, только скалки или сковородки в руке не хватает, — выговорил мне Облом.

— Не дождешься. А отчего ты весь светишься?

— У меня было виртуальное свидание с французом. Ира, обхохочешься. Мне так было весело.

— Чего не могу сказать о себе. Мне, напротив, было очень грустно…

Облом изменился в лице:

— Плохие новости?

— Я была на Люсиных похоронах.

— Не пугай, я думал что-то новенькое. Извини, совсем забыл.

— Не извиняйся, Люся была моей подругой, а не твоей.

Тебе простительно не помнить. Пошли, напою тебя чаем с остатками торта.

— Что значит с остатками? — насторожился Облом и, опередив меня на повороте, поспешил на кухню, проверить, какой кусок оставили ему от пирога.

— Я только сегодня с утра отрезала маленький кусочек, — чистосердечно повинилась я.

— Точно — маленький? — Он поднял тарелку и стал рассматривать кусок торта со всех сторон. Потом открыл кухонный шкаф, взял ложку и вонзил ее в сочную мякоть бисквитного торта.

— Ты что, отрезать не хочешь? — возмутилась я поведением приятеля. Я и сама была не прочь съесть с чаем кусочек.

— А зачем? Это ведь мой торт?

— Облом, если бы я тебя хорошо не знала, подумала бы, что ты говоришь серьезно. Признайся, ты меня разыгрываешь?

— Нет, я говорю серьезно. Все, что касается сладкого, для меня очень серьезно.

— Тогда ты плохо кончишь. Диабет, склероз и последняя стадия ожирения тебе обеспечены. А отсюда — инфаркт, стенокардия, инсульт и многое, многое другое.

Облом поперхнулся и закашлялся. Я со всей силы и с огромной радостью, что могу ему отомстить, ударила его по хребту.

— Ой, — запищал Облом. — Не колоти так! Больно! Пожалела, да? Кусочек торта пожалела? Маленький? Для друга, да? Давай тарелку, отрежу. Сама небось половину слопала?

— Облом, не паясничай. Дай мне кусок торта и рассказывай, как тебя приняли в «Гименее».

— А знаешь, хорошо. Очень хорошо! Лучше, чем ты меня принимаешь. Кофе предложили, конфетами угостили. На семь у меня был запланирован сеанс связи, или, точнее сказать, виртуальной любви с французом. Поскольку я по-французски ни бельмеса не соображаю, пришла очень хорошенькая переводчица, Дашенькой зовут. И началось… Сначала были просто общие вопросы: где, что, когда. Потом вопросы пошли погорячее. Даша краснеет, но переводит. Я держу себя в руках и стараюсь отвечать честно.

— Это как?

— Тебе с подробностями? — лукаво залыбился Облом.

— Не надо с подробностями, мне ваши гейские любезности ни к чему. У меня богатое воображение, могу себе представить, как два мужика воркуют по Интернету. Ты изъясняйся по делу.

— По делу? Жерар готов был все бросить в своей богом забытой Ницце и на крыльях любви мчаться ко мне.

— Это он твоей фотографии не видел.

— Обижаешь, видел. Очень впечатлился француз от моей внешности, очень.

— Облом, а ты свою фотографию послал? — удивилась я.

— Конечно, не твою же? Ты уже свою отсылала, теперь моя очередь. Я самую свою любимую фотографию послал, где снят в полный рост на заключительном вечере в институте. Я там такой лапочка! Жаль, что ты меня тогда не знала.

— Ага, — поймала я Облома на подлоге. — Там ты был небось на десять лет моложе и на тридцать килограммов легче?

— Ну и что? Какое это имеет значение?

— Никакого. Какое значение имеет фигура против загадочной русской души?