Заморский выходец
Шрифт:
Семен неожиданно примолк. Лука Филиппович, с лица которого давно сбежало веселое выражение, тяжело дышал.
— Ну, а потом? — угрюмо спросил он.
— Вестимо, холопья правда вышла: накрыли молодую жену с полюбовником. Вот такие дела бывают на свете. С чего тут веселым быть? Везде грех один. Сбитенек сюда подать прикажешь?
— Постой! Скажи ты мне вот что, — медленно молвил Лука Филиппович, — неспроста ты мне эту побывалыцинку рассказал?
Семен вдруг побледнел и кинулся в ноги боярину.
Хоть серчай на
— С кем? — упавшим голосом спросил Лука Филиппович.
— С Тихоном Степановичем. Сдается мне, для того он теперь и в Углич прибыл, чтоб с нею не расстаться.
Стрешнев схватился руками за голову и несколько минут простоял так; потом прошелся по спальне.
— Может, тебе показалось?
Семен отрицательно покачал головой.
— Давно я начал примечать, что неладное что-то завелось. Больно часто стал Тихон Степанович подле усадьбы похаживать и все в ту пору, когда ты либо почиваешь, либо тебя дома нет. И потом эта Марфа…
— Какая Марфа?
— Когда?
— Вчера. Сам своими ушами слышал, как Анна Григорьевна наказывала ей: «Скажи Тихону, чтоб, завтря в послеобеденную пору пришел, знаешь, туда, к огороду… Ждать буду… Скажи, тоскуется мне страсть, что он вчера и сегодня не был»
— Семен! Да знаешь ли ты, знаешь ли ты, — задыхаясь крикнул боярин, тряся холопа за плечи, — что ты меня в гроб укладываешь?
Тот беспомощно развел руками.
— Видит Бог, боярин, не хотел тебя я огорчать — затаю, дескать, про себя, а только не смог я… Потому сердце в груди повернулось, как подумал я, что они за твоей спиной будут целоваться-миловаться и над тобой посмеиваться.
— Я тебя не виню — ты правду сказал… — заговорил Лука Филиппович, зашагав по спальне. — спасибо тебе… Ох! Спасибо! Послушай, ты, может, ослышался?
Он рад был ухватиться и за соломинку.
— Нет, боярин.
— Я знаю, ты изрядно туг на уши… Ты ослышался, ослышался! Быть этого не может!
— Да нет же… Гм… Не знаю, может, конечно… — бормотал Семен.
— Ага! И сам говоришь! То-то! Не может быть, чтоб Аннушка… Ах, Боже мой, Боже!
Бедный Лука Филиппович просто терял голову.
— Ты зря не убивайся, боярин. Может, я и впрямь ослышался. Вот обождем до после обеда: не увидим их на огороде, ну, стало быть, и горевать нечего…
— Да, да!.. Конечно… Да и не увидим наверно… Обождем, обождем… Пойти сбитенька испить…
И Стрешнев поспешно вышел из спальни. Он старался пересилить себя, старался заглушить призрачной надеждой того червяка, который грыз ему сердце.
Жена встретила его поцелуем. Он ответил ей тем же и заглянул в глаза. Красивые глазки Анны Григорьевны казались такими детски-веселыми, светлыми, что старый муж невольно подумал:
«Да неужли же лгут эти глаза голубиные?»
Как будто часть бремени спала с его плеч. Во весь день, до самого обеда, он ни
Едва кончился обед, он заторопился «на боковую».
— Спал, спал сегодня, а все спать хочется… Сосну сейчас страсть как! А ты, хозяюшка, не приляжешь? — сказал он, поднявшись из-за стола.
— Может быть, немного погодя. Работку кое-какую докончить хочется.
— Ну, работай, работай с Богом! — промолвил старик и вышел, тяжело вздохнув: подозрения опять усилились.
Конечно, придя в опочивальню, он только на случай прихода жены прилег на постель — до сна ль ему было? Он лежал в тяжелом раздумье, когда услышал легкие шаги жены.
Боярин притворился спящим. Анна Григорьевна наклонилась над ним, поцеловала его в лоб.
«Милая! Пришла отдохнуть… Стало быть, все неправда», — радостно пронеслось в его в голове.
Но через мгновение скрип двери, отворенной уходившей из опочивальни боярыни, даказал ему, что он ошибся. Лука Филиппович готов был броситься следом за женою; чего бы он не дал, чтобы она вернулась! Но она не вернулась. Вместо нее пришел Семен.
— Пойдем, боярин.
— Она… за работой?
— Она ушла из дому, пошла к огороду.
Огоньки сверкнули в глазах старого боярина. Лицо его словно окаменело.
— Возьми веревок… да кликни Прошку… — прибавил он.
Через несколько минут Лука Филиппович, в сопровождении Семена, несшего пук веревок, и силача-холопа Прошки, почему-то прихватившего заступ, сторонкой пробирался в дальнюю часть огорода.
XVIII
15 мая 1591 г.
Было далеко за полдень.
— Далеко ль, дружище?
— На двор царевичев, а ты?
— Тут к боярину одному… — уклончиво ответил Тихон Степанович. — Ну, что? По Москве не соскучился?
Данило тяжело вздохнул.
— Ох, брат! Уж так-то тут нам живется, что не приведи никому Бог.
— Что так?
— Смотрят на нас тут, словно на волков. Никто хлеба-соли водить не хочет. Мы еще только из Москвы в путь тронулись, а уж тут молва шла: едут убивать царевича Димитрия. В глаза убивцами зовут. Стоит на улицу показаться — на тебя так все и уставятся… Да, вишь, и теперь. Вон стоят.
Действительно, невдалеке от разговаривающих шла толпа простолюдинов и угрюмо посматривала на них.
— Ну, дела! Чего же это они взяли?
— Молва такая пущена. Вестимо, супротив Бориса Федоровича это ведут.
— Да, у него много ворогов.
— У кого больше! Эх, жизнь! День и ночь покоя знать не приходится; упаси Бог, случится что с царевичем — не быть нам живым: в клочья разорвут. Скажут — мы это на царевича злоумыслили.
— Никто, как Бог, Данило! Авось ничего не приключится, чего дарма тревожиться?