Замурованная царица
Шрифт:
— А не знаешь, как звали этого царя, ее отца? — спросил Каро.
— Не помню, господин, — отвечал работорговец. — Старая ее рабыня, из страны Куш, называла имя этого царя и их город, но я забыл.
— Не Троя ли этот город?
— Так, так, господин, именно Троя.
— А царь назывался Приам?
— Кажется, что так, но, наверное, не помню.
— А как звали эту дочь его, что купил у тебя знатный египтянин?
— Я ее знал просто «царевной» или «золотой царевной», потому что у нее волосы такого цвета, как золото священной страны Пунт.
Для Каро не оставалось теперь никакого сомнения, что это была несчастная Лаодика, дочь такого
С этими сведениями он и поспешил воротиться в Фивы.
Всю дорогу его мучили вопросы: неужели Абана зарезал Лаодику? А если он — то как он мог пробраться ночью в женский дом? Но старая негритянка утверждает, что Лаодику зарезала женщина, но только мечом, принадлежащим Абане.
— Нет сомнения, — думал Каро, — что Абана, злобствуя на Лаодику за ее бегство, подкупил одну из женщин дома фараона зарезать невинную девушку: пусть же не достается никому другому, если не досталась ему. Но в таком случае зачем отдавать свой меч для совершения убийства? Меч этот — прямая улика. Разве нельзя было найти другой меч или простой нож? Подкупленная убийца могла совершить свое гнусное дело всяким острым ножом, которые всегда находятся под рукой в женском доме. Зачем же понадобился именно меч Абаны, и притом такой редкий и заметный?
Эти вопросы так и остались неразрешенными в голове Каро.
XXI. УБИЙЦА ЛАОДИКИ
В тот же день, когда Каро воротился в Фивы, Абана под наблюдением мацаев был приведен в палату верховного суда. Появление в его доме мацаев сначала встревожило его, но он тотчас же ободрился и смело явился в суд. Он даже держал себя высокомерно, зная, каким уважением в стране и лично у фараонов пользовался его отец.
— Абана, сын Аамеса! — торжественно обратился к нему Монтуемтауи. — Пред лицом Озириса говори только правду. Скажи, что ты знаешь о дочери троянского царя Приама Лаодике, которую ты купил несколько месяцев тому назад в Цоан-Танисе вместе с ее рабыней.
— Я знаю только то, что обе они на пути от Мемфиса к Фивам, пользуясь темнотой ночи и оплошностью моих рабов, постыдным образом бежали с корабля «Восход в Мемфисе», — гордо отвечал Абана.
— Ты их потом не мог найти?
— Не мог.
— И не знал, где они?
— Не знал.
— И никогда больше не видел Лаодики?
— Не видел.
— Абана, сын Аамеса! — возвысил голос один из судей, знаменосец гарнизона Хора. — Ты говоришь неправду в лицо Озирису, ты видел царевну Лаодику.
— Абана, сын Аамеса, ты сознаешься, что сказал неправду в лицо Озирису? — спросил Монтуемтауи.
— Не сознаюсь, — был дерзкий ответ, — я сказал правду.
— Уличи же его во лжи, знаменосец Хора, — сказал председатель суда.
— Вот как это было, — начал Хора, — когда после отбытия ее ясности царевны Нофруры в загробный мир, и в прекрасную страну Озириса, его святейшество фараон Рамзес со всей своей благородной семьей возвращался с похорон царевны во дворец, и царевна Лаодика шла рядом с ее ясностью царевной Снат-Нитокрис, ты, Абана, сын Аамеса, стоял рядом с моим начальником, с вождем воинов гарнизона Таинахттой, а я, знаменосец гарнизона, Хора, стоял позади вас, и ты, Абана, говорил Таинахтте: «Она, царевна Лаодика, моя рабыня и беглянка, и я возьму ее обратно к себе как мою собственность». Вот что говорил ты, Абана, сын Аамеса.
Абана не ожидал удара с этой стороны и растерялся, но скоро обычная дерзость воротилась к нему, и он
— Судьи также могут говорить ложь в лицо Озирису: того, что на меня взводит знаменосец гарнизона и мой судья Хора, я не говорил и Лаодики, после ее бегства, не видел.
— Ты утверждаешься на этом пред лицом Озириса? — строго спросил Монтуемтауи.
— Утверждаюсь, — был ответ.
Монтуемтауи сдернул со стола свиток папируса, которым прикрыт был предательский меч.
— А это что такое? — вдруг спросил он.
— Меч, — сказал отрывисто допрашиваемый и чуть заметно вздрогнул.
— А чей он?
— Не знаю.
— А не был он прежде твоим?
— Не был.
Такие дерзкие ответы возмутили судей; носитель опахала Каро даже привстал с негодующим видом и сверкающими глазами.
— Абана, недостойный сын благородного Аамеса, ты снова солгал пред лицом Озириса, — сказал он резко. — Ты купил этот меч в Цоан-Танисе у торговца оружием Аади в лавке на невольничьем рынке.
— Сознаешься? — повторил вопрос председатель.
Улики были слишком подавляющего свойства, и Абана оторопел. Ему сразу представилось, что его подозревают в убийстве Лаодики. Пропасть открывалась под его ногами, и он понял, что надо спасать свою шкуру.
— Сознаешься? — повторил вопрос председатель.
— Сознаюсь, меч мой, но его у меня украли.
— Давно?
— Недели две тому назад, — Почему же ты не заявил в свое время о покраже? Это такое редкое и дорогое оружие.
Абана молчал. Он чувствовал, что более и более запутывается: судьи, по-видимому, знали больше, чем он предполагал, и больше, чем сами высказывали.
— Приблизься к столу, — сказал ему Монтуемтауи, — взгляни на меч, видишь на нем следы крови?
— Вижу, — хрипло отвечал Абана.
— Это кровь дочери троянского царя, Лаодики, она зарезана твоим мечом. Кто ее зарезал?
— Не знаю, — чуть слышно отвечал Абана, дерзость которого уступила место страху.
— Как же твой меч очутился в женском доме фараона, его святейшества Рамзеса?
— Я подарил его Атале, дочери Таинахтты.
Слова эти разом пролили свет на все, что казалось доселе темным. Атала, эта прекрасная девушка, в лицо которой так пристально всматривалась старая Херсе? Неужели Атала убийца? Неужели она усыпила старую негритянку в ночь убийства? А что побудило ее к этому злодеянию? А то, чем единственно живут женщины: чувство, страсть, ревность. Ревность! Вот где разгадка всему. Атала, вероятно, неравнодушна к этому долговязому сыну Аамеса и, боясь, что прекрасная Лаодика опять будет возвращена ему как его собственность и может пленить его сердце, что было очень возможно с ее красотой, решила отделаться от опасной соперницы и выпросила у Абаны меч, которым и поразила бедную, невинную жертву. Так думал Монтуемтауи, пораженный этим неожиданным открытием. Но, может быть, Абана, по злобе на беглянку, сам подготовил Аталу убить Лаодику, чтобы она не досталась другому?
— А твоя воля участвовала в убиении троянской царевны? — спросил, после небольшого размышления, Монтуемтауи.
— Как? — как бы очнулся допрашиваемый.
— Ты велел или советовал Атале убить Лаодику?
— Нет, не я, — с запинкой отвечал Абана.
— И ты на этом показании утверждаешься?
— Утверждаюсь.
— Уведите допрашиваемого в комнату ожидания, — сказал Монтуемтауи, обращаясь к писцам.
Абану увели в ближайшую комнату.
— Теперь надо подвергнуть допросу Аталу, — продолжал председатель, когда закрылась дверь за Абаной.