Замужество и как с ним бороться

Лихтенштейн Оливия

— Понимаете, когда я уезжал, Советский Союз еще не распался. Я мечтал оттуда вырваться, и вот наконец это мне удалось. Все эти годы я жил словно птица в клетке, страстно махал крыльями и стремился в свободное небо… А потом приехал сюда. Тут нет никакой клетки, но внезапно я обнаружил, что больше не могу летать. Мне подрезали крылья.

— А я замужем, и у меня двое детей. Лео пятнадцать, а Китти двенадцать, — ляпнула я невпопад.

— Я тоже женат, — немного грустно улыбнулся он. — Но, знаете, иногда…

— Да. Знаю.

Я и правда знала. Иногда… Он был чертовски притягателен. В нем чувствовался какой-то легкий

налет трагичности, возможно, последствия жестокости советского режима. Я уже почти не помнила, каково это: ощутить себя слабой и мягкой. Это забился ровный пульс сексуального влечения, головокружительное чувство, от которого я успела отвыкнуть за годы безгрешного брака. Что было в нем такого, что пробудило во мне желание чувствовать?Просто интерес мужчины к женщине? Или редкостная способность к пониманию, умение слушать и смотреть тебе в лицо? Я не могла отвести глаз от его рук. Руки пианиста или хирурга — с длинными пальцами, сильными и нежными. Он стоял наклонив голову, сложив свои восхитительные руки словно в молитве и сцепив пальцы, кроме указательных, которые прижал к губам, будто они были крошечной колоколенкой на церкви. Я представила, как эти руки гладят мое лицо, скользят по телу. Манжеты его рубашки слегка задрались, обнажив руки с черными волосами. Я задумалась, какие волосы растут у него на других частях тела, и мгновенно залилась краской — мы только познакомились, а я уже мысленно вижу его голым. У него были пухлые губы и пронзительные синие глаза. Черные волосы и синие глаза — мое любимое сочетание. Как у Грега. О господи.

Я дала ему свой номер. А как же иначе, особенно после истории про птицу с подрезанными крыльями? Внезапно мне захотелось уйти. От открывшихся возможностей у меня закружилась голова, и я испугалась. Подхватив куртку, я пробиралась к выходу, когда меня перехватила ПП, размахивая билетами прямо у меня перед лицом.

— Билеты на шоу Фру-Фру! Скоро станет самым модным во всем городе! — воскликнула она.

ПП — королева халявы. Уже в четырнадцать она умудрялась доставать бесплатные билеты на поп-концерты, даже если выступали The Who или Реджи [7] (для нас — Элтон Джон). И даже теперь, став богатой и преуспевающей дамой, она обожала разнообразную халяву.

7

Сокращение от настоящего имени Элтона Джона — Реджинальд Кеннет Дуйэт.

— Нет, Пэ-Пэ, спасибо, я уже ухожу, — отказалась я.

— Пошли повеселимся! А потом двинем на вечеринку в честь премьеры! У меня пропуск!

— Разумеется, — пробормотала я, стараясь улизнуть, пока она меня не переубедила. У ГШ просто талант заставлять людей делать то, чего хочется именно ей.

Я оглянулась и увидела Рути, припертую к стене Занудой Брайаном. Она была в панике.

— Нам пора, — заявила я, взяла Рути под ручку, вежливо улыбнулась Брайану и препроводила ее до дверей.

— Я тебя люблю, — выдохнула Рути. — Всегда любила и всегда буду. Никогда ни слова тебе поперек не скажу и никому другому не позволю.

— Да, ты меня не заслуживаешь. Я гораздо лучше тебя, — согласилась я. — Ты вот мне не помогла, так что в следующий раз выпутывайся сама.

Я обрадовалась, что Рути не

заметила, как я разговаривала с Иваном. Мне пока хотелось сохранить нашу встречу в тайне. Заговорить о ней вслух значило признать, что между нами что-то зарождается, а я еще не была готова это признать, даже перед собой.

Приехав с вечеринки, я медленно кралась по спящему дому. Вдруг невесть откуда выплыла призрачная фигура. Я подпрыгнула от страха, но это оказался Лео.

— Ма, слышь, дай пятеру, а то мы, типа, там, с пацанами завтра, ну, типа того.

В переводе на взрослый английский это значило: «Не одолжишь ли ты мне пять фунтов, мама? Мы с ребятами хотим завтра вечером пойти погулять». Чувство вины за развратные мысли, порхающие в голове, заставило меня безропотно выплатить родительскую пошлину. Потом я пошла и смыла макияж — как всегда, ибо всем известно, что если этого не делать, то сгоришь в аду, — и плюхнулась в кровать к храпящему мужу.

— И явились они огромною толпой, и были антибиотики разделены между ними, — пробормотал он во сне.

Странно, я так привыкла делиться с Грегом всеми новостями, что с трудом удержалась, чтобы не растолкать его и не разболтать самую поразительную из последних сплетен: я только что встретила удивительного и восхитительного мужчину.

Проснулась я в приподнятом настроении. Я нежилась в воспоминаниях о предыдущем вечере, разбирала их на кусочки, словно ребенок, растягивающий удовольствие от запретной шоколадки перед ужином. Моя радость немного поутихла, когда я вспомнила, что сегодня — обычный рабоче-учебный день. На кухне, как всегда по утрам, лениво перемещалась Беа, как раз тогда, когда всем надо было пошевеливаться.Меня это страшно раздражало. Я ввалилась в кухню и начала разыскивать чайник.

— Грег, чайник, — отрывисто бросила я.

— Вуаля! — воскликнул он и снял его с холодильника с таким видом, будто вытащил кролика из шляпы.

— Может, тебе стоить тренировать память не на тех вещах, которые необходимы всем нам? Может, избавишь нас от своих гребаных выступлений хотя бы по утрам? — разозлилась я.

— Мама! — раздался возмущенный голос Китти из-за груды пачек с хлопьями.

Я взглянула на кухонные часы.

— Китти, прекрати. Закон о ругательствах вступает в силу только с семи сорока пяти утра.

Китти высунулась из-за хлопьев, чтобы взглянуть на меня.

— Кто-то сегодня очень злой, — протянула она. — Кто-то вчера напился?

— Так, полиция нравов проснулась, — пробормотала я. — Вообще-то я выпила один бокал шампанского, что могут подтвердить свидетели.

Беа улыбалась. Такое зрелище мне доводилось видеть не чаще, чем ортодоксального еврея, устроившего пикничок со свиным шашлыком у Стены Плача.

— Беа, с тобой все нормально? — уточнила я.

— Да-да, сегодня я такая счастливая. Моя подруга Зузи приезжает из Чехии. Ничего, если она несколько дней поживет со мной, пока не найдет работу? — спросила Беа и уставилась на меня немигающим взглядом воинственной няни. Этого взгляда боятся все работающие матери. Он словно говорит: «Соглашайся со всеми моими просьбами, а не то я свалю и оставлю тебя, тетенька, в полном дерьме». Я поняла, что дрыгаться бесполезно.

— Да, Беа, конечно. Правда, ты могла бы нас и предупредить. И это всего на несколько дней, учти.