Замужество и как с ним бороться
Шрифт:
Китти отправилась со мной в женский туалет, якобы для того, чтобы одергивать юбку, открывающую мой зад, но скорее это было похоже на полицейский конвой. Она так переживала, что не хотела выпускать меня из поля зрения. Мне стало стыдно. Закрыв дверь кабинки туалета, я вдруг услышала из-за стенки странное шмыганье. Наклонившись, я заглянула под перегородку и увидела чей-то нос с трубочкой внутри, снюхивающий дорожку прямо с пола. Кольцо на пальце, придерживающем трубочку, показалось мне знакомым.
— Рути, что ты делаешь?! — заорала я.
Нос и палец тут же исчезли. Я взобралась на сиденье унитаза и заглянула
— Ты совсем с ума сошла? — разозлилась я.
— Хло! Черт, ты меня напугала. Слушай, я просто приободриться хотела, совсем чуть-чуть, а этот чертов порошок на пол рассыпался. Вот я и подумала, что уж лучше снюхать его с пола через трубочку, чем просто носом, — залепетала Рути.
— Ты ведь обещала, что бросишь.
— Я и бросила, честно. Я уже сто лет не нюхала, — затрясла головой Рути. — Просто решила снюхать одну малюсенькую дорожечку к бокалу шампанского.
— Ладно, поговорим об этом позже, — махнула рукой я и взглянула в сторону раковин, где Китти сушила руки. Тут в туалет зашла Сефи, и спустя пару минут они обе покинули комнату. Наблюдение наконец было снято.
По пути в ложу, где мы с Иваном договорились встретиться, я все никак не могла отделаться от мысли, что моя жизнь окончательно вышла из-под контроля. Как я вообще должна к себе относиться? Я — женщина, дочь которой подозревает ее в измене мужу? Это чувство ранило гораздо больнее чувства вины. Я осознала, как мои поступки отражаются на близких и любимых мной людях; вспомнила, как накануне ночью Грег заявил на меня свои права, и окончательно пришла в себя. То, что Иван впервые написал мне записку на английском языке, показалось мне дурным предзнаменованием, и я вдруг с необычайной ясностью поняла, как должна поступить — и как можно быстрее, пока решимость не улетучилась.
Я учуяла его прежде, чем увидела; он притаился в тени, и на какой-то миг меня охватило острое желание прижаться к нему и вдохнуть его запах. Он выступил из тьмы, чтобы прикоснуться ко мне, и я с усилием заставила себя отодвинуться назад.
— Так больше не может продолжаться, Иван, — выдавила я. — Я так больше не могу.
— Ну, тише, тише, — прошептал он, гладя меня по лицу.
— Не надо, пожалуйста, не надо. Мы должны это прекратить.
— Я хочу тебя, Хло, — произнес он, пытаясь прижать меня к себе, — я хочу тебя все время, постоянно.
— Все кончено, — сказала я, вытянув перед собой руки, — мы не должны больше встречаться, я так уже не могу. Мне трудно. Твои дети уже ушли из дома, а мои еще нет. Им еще нужны родители, нужна нормальная семья. Я не могу так с ними поступить; это было бы несправедливо. Пожалуйста, постарайся понять.
Иван взглянул на меня. Затем медленно зажмурился, и когда снова открыл глаза, в них что-то неуловимо изменилось.
— Я не из тех мужчин, которые привыкли о чем-то умолять, — сказал он.
Я посмотрела на него и поняла, что мы за несколько мгновений стали друг другу чужими. Иван отошел от меня, а я бросилась вон из нашего укрытия. Слезы, перемешавшись с макияжем, оставляли на моем лице неопрятные полосы. «Я ведь всего лишь хотела почувствовать себя снова живой», — убиваясь от жалости к себе, думала я.
— Понимаешь, их перепутали. Том этого не хотел. Он ведь пытался сказать всем, что он не настоящий принц, но ему никто не верил, вот он и оказался в ловушке, — говорил он.
— Но как же они не увидели, что он вовсе не принц?
— Они ведь с принцем близнецы, — объяснял Грег.
— А-а, — протянула Эди. — Так вот почему стражник позволил настоящему принцу выбраться из дворца? Потому что тот в обносках Тома выглядел как Том!
— Именно, мама. Наконец-то ты все поняла.
— А то я все удивлялась — ведь со стороны стражника это было бы довольно глупо, если бы он знал, что тот принц, — добавила Эди.
Я стояла за колонной, пока не прозвенел звонок. В короткий промежуток, когда свет уже погасили, а занавес еще не подняли, я прокралась на свое место.
— А мы тебя повсюду искали, — прошептал папа.
Я сжала его руку, а потом вложила свои пальцы в его ладонь, чтобы он снова их пересчитал…
Когда прозвучали последние такты «Принца и нищего», я обернулась посмотреть на Ивана. Он сидел, застыв как изваяние, и невидящим взором смотрел на сцену. В руке он сжимал альбом, в котором делал наброски. Призрачный дворец томной любви был окончательно для меня потерян. Солнечный луч, попав на оконное стекло, сверкнул мне на прощание, прежде чем навсегда исчезнуть из моей жизни. Мы вместе с Томом Кенти возвращались в Оффел-Корт, где нас ждала жизнь без эмоций, чувств и удовольствий. Может, конечно, я немного преувеличивала, но, даже понимая, что все сделала правильно, ощущала себя именно так.
Близняшки, играющие Тома Кенти и будущего Эдуарда Шестого, вышли на сцену, держась за руки, и запели:
Не суди о книге по обложке, Не болтай о том, чего не видел, Не дари любовь кому попало И не ешь пирог под одеялом!Пели они чудесно; опасения папы совершенно не оправдались. Когда занавес опустился, зал взорвался аплодисментами, и папа вышел на сцену, чтобы произнести речь.
— Спасибо вам всем, — заговорил он. — Должен признаться, когда я впервые услышал, что в честь пятидесятилетия моей карьеры в театре будет дан этот спектакль, я подумал: «О господи, должно быть, все они знают что-то, чего не знаю я».
Папа сделал паузу. Взгляды всех зрителей были обращены к нему.
— Вам, разумеется, хорошо известно, — продолжил он, — что в шоу-бизнесе любые поздравления и награды за общий вклад в искусство всегда знаменуют скорый приход смерти. Так вот, мне, конечно, жаль всех вас расстраивать, но я собираюсь ошиваться в театре еще несколько лет.
Публика дружно расхохоталась и, встав, зааплодировала. Я взглянула на маленькую фигурку отца, стоящего в одиночестве на огромной сцене, и задрожала. Я обняла Грега за талию.