Замыкая круг

Тиллер Карл Фруде

Можно мне выключить свет? — спрашивает Эгиль, я оборачиваюсь, опять смотрю на него, а он показывает на лампы в комнате, смотрит на меня и взглядом словно бы говорит, до чего я безнадежна, до чего беспечна, раз не гашу свет, хотя на улице совсем светло. Можно? — спрашивает он, а я смотрю на него, и раздражение растет, я усмехаюсь, легонько качаю головой, отворачиваюсь к вафельнице. Конечно, Эгиль, отвечаю. Ты можешь погасить свет, говорю я, чуть ли не ласковым голосом. Я просто не вижу смысла палить лампы средь бела дня, когда солнце светит прямо в окно, говорит он. Конечно, говорю я и слышу в своем голосе легкость и безразличие, улыбаюсь, проверяю вафлю, зная, что он еще сильнее раздражается, когда я держусь вот так — улыбаюсь и вроде как равнодушна. Надоело мне мусолить одно и то же, ворчит он, и я слышу тихий щелчок, когда он нажимает один выключатель, потом слышу быстрые шаги по полу и щелчок другого выключателя.

Наверно, так обычно поступал твой отец? — вдруг говорит он, я слышу его слова, и

чувствую, как во мне тотчас вскипает холодная ярость, я спокойно оборачиваюсь, смотрю на него в упор. Что? — говорю я, не сводя с него глаз. Ты разве не так всегда говоришь? — спрашивает он. Так обычно поступал папа, так всегда говорил папа, говорит он и смотрит на меня, а я не свожу с него глаз, и до него, кажется, доходит, что он сказал.

Уфф, вздыхает он. Извини, Силье, говорит он. Хамство с моей стороны, я не хотел, говорит он, а я несколько секунд смотрю на него в упор, потом молча отворачиваюсь, и через секунду он подходит ко мне, кладет руку мне на плечо, я чувствую, как его длинные, тонкие «магазинные» пальцы осторожно нажимают на мою ключицу. Послушай, говорит он, и по голосу я слышу, что он вправду сожалеет. Силье, говорит он, делает паузу, ждет, но я не откликаюсь, не иду навстречу, просто стою, улыбаюсь своей недоброй, безразличной улыбочкой. Силье, повторяет он. Да? — говорю я, холодно и безразлично. Извини, говорит он. Ладно, говорю я, стою не шевелясь, и его рука соскальзывает с моего плеча. Я правда не хотел, говорит он. Понятно, говорю я. Не надо так, говорит он, умоляющим тоном. В последнее время было многовато возни с магазином, говорит он, вдобавок с мамой хлопот больше обычного, говорит он. В самом деле, я не хотел причинять тебе боль, говорит он. Да, конечно, говорю я. Силье, говорит он. Прекрасно, что такого ты не хотел, говорю я, умолкаю и жду. Но, может быть, стоит обсудить эти проблемы с твоей мамой, а не отыгрываться на мне? — говорю я. Знаю, просто у меня не хватает духу, говорит он, проходит секунда, я фыркаю и слегка качаю головой по поводу его слов. Ведь ничего страшного, если я потерплю, добавляет он. О нет, говорю я, все с той же холодной, безразличной улыбочкой. Но я далеко не уверен, выдержит ли она, если сказать ей, что от нее нет никакого проку, говорит он. Магазин — вся ее жизнь, говорит он. Да, говорю я, на вдохе. Силье, ты ведь понимаешь? — говорит он. Конечно, понимаю, говорю я, а немного погодя слышу, как Эгиль тяжело вздыхает, опять уходит в комнату, слышу тихие скрипы, когда он садится в плетеное кресло.

Проходит некоторое время. Как дети? — спрашивает Эгиль, по голосу слышно, что он пытается говорить мягко и приветливо, но я не иду навстречу, просто стою и не отвечаю. А? — спрашивает он; проходит секунда. Они в церкви, на концерте, вырывается у меня, я слышу свои слова и не могу понять, откуда я взяла этот концерт, чувствую, что ошарашена собственными словами. Да? — говорит Эгиль, явно ошарашенный еще больше меня. А что за концерт? — спрашивает он, я слышу шуршание, когда он опускает газету, кладет ее на колени, я точно знаю, он сидит, смотрит прямо перед собой и ждет ответа, опять секундная пауза. Что-то из Вивальди, коротко говорю я, слышу свои слова, слышу, как правдиво звучит мой голос, и не могу понять, откуда я все это беру, откуда взялся этот концерт в церкви. Господи, говорит Эгиль. А что? — спрашиваю я. Ну… я и не знал, что им нравится такая музыка, говорит он. Н-да, роняю я. У себя в комнатах они обычно слушают отнюдь не Вивальди, говорит он, а я слышу его слова, и он, конечно, прав, но в последнее время он так редко бывает дома, что понятия не имеет, прав он или нет. Временами они ставят классику, говорю я. Правда? — говорит Эгиль. Ни разу не слыхал, говорит он. Ага, говорю я, полная тишина, я слышу, как Эгиль тяжело вздыхает. Знаю, в последнее время я мало бывал дома, Силье, говорит он. Но больше так не будет, добавляет он. Отлично, говорю я. Послушай, говорит он. Просто отлично, что ты постараешься, чтоб больше так не было, говорю я и слышу, какой язвительный у меня тон, открываю вафельницу, беру ножик для масла, выковыриваю вафлю, кладу ее поверх остальных.

Вдобавок дети начинают взрослеть, говорит он, со многим справляются самостоятельно, говорит он. О да, говорю я, холодно и безразлично. Не будь такой резкой, говорит он. Значит, я резкая? — спрашиваю. Да, Силье, резкая, говорит он, и в голосе уже сквозит безнадежность. Ну извини, говорю я. Силье, разве мы не можем… я не хотел сказать ничего дурного о твоем отце, говорит Эгиль. Извини, говорит он. Ты уже извинился, говорю я. Я думала, с этим покончено, говорю я и через секунду слышу, как Эгиль вздыхает, берется за газету, некоторое время слышно только шипение вафельницы да шорох газетных страниц, и тут я вдруг вспоминаю про давешний звонок Тронна и радостно предвкушаю, как сейчас расскажу, что Тронн все-таки придет в воскресенье, по-детски радуюсь, что сообщу Эгилю кое-что неприятное, но я же не виновата, а потому оборачиваюсь к нему.

Между прочим, Тронн звонил, говорю я. О? — бормочет Эгиль. Он все-таки придет в воскресенье, говорю я, а Эгиль зажмуривается и тихонько вздыхает, и я чувствую, как при виде этого сладостное злорадство пронизывает все мое существо. Ну и? — спрашиваю я, изображая легкую озадаченность. Угу, бурчит Эгиль.

В порядке исключения я рассчитывал на спокойный воскресный обед, говорит он. А ты попробуй поменьше корчить из себя старшего брата, говорю я и тотчас слышу ехидный Эгилев смешок. Значит, по-твоему, я во всем виноват? — спрашивает Эгиль. Да нет, говорю я, с усмешкой, виноват, само собой, один Тронн. Вот именно, по-моему, так и есть, говорит Эгиль, проходит секунда, я делаю вдох, и одновременно говорю «да», и слышу, как много иронии в таком вот моем «да».

Ты что же, опять его оправдываешь? — говорит Эгиль. Да нет, отвечаю я, веселым, легким, ироническим тоном. Силье, говорит он. Похвально, что ты заботишься о нем, но… в первую очередь Тронну необходимо, чтобы окружающие напрямик говорили ему, где проходят границы, говорит он. О да, говорю я, и на секунду становится тихо, потом я слышу, как Эгиль опять кладет газету на колени. Силье! — говорит он. Будь добра, перестань, а? — говорит он. Разве мы не можем быть друзьями? — говорит он. Ясное дело, можем, говорю я. Уфф, вздыхает он, и мне слышно, как он кладет газету на стол, слышно, как он встает из плетеного кресла и идет ко мне, а я лью тесто в вафельницу, кладу половник в миску, подхожу к кухонному шкафу, достаю тарелки и стаканы, начинаю накрывать на стол.

Ты и детям ставишь приборы? — слышу я вопрос Эгиля, слышу в его голосе удивление, оборачиваюсь, смотрю на него и вижу, что он удивляется все больше, а сама я ничуть не смущена, не раздосадована, наоборот, совершенно спокойна и расслаблена, улыбаюсь ему безразличной улыбкой. Да, коротко роняю я, ставлю на стол последний стакан, чувствую легкость, безразличие и странноватую радость. Но… — говорит Эгиль, явно в полном замешательстве. Но разве они не на концерте? — спрашивает он. На концерте? Нет, говорю я и сама поражаюсь естественности, с какой произношу эти слова, иду к серванту, достаю из верхнего ящика ножи, вилки, ложки, возвращаюсь к столу, раскладываю все по местам, потом смотрю на Эгиля и опять улыбаюсь своей безразличной улыбкой.

Да ведь ты же сама сказала, говорит Эгиль, я смотрю на него и даже припомнить не могу, когда видела его в таком замешательстве, и чувствую, что мне приятно видеть его таким. Ты же сказала, что сегодня они не будут с нами обедать, говорит он. Я помню, говорю я, смотрю на Эгиля и улыбаюсь, а он стоит и таращится на меня, и где-то во мне вдруг рождается смешок, пронизывает меня точно искра, вот сейчас я рассмеюсь над Эгилевым ошарашенным видом, но удерживаюсь, просто стою и с улыбкой гляжу на него. Но… — говорит он, на миг умолкает, смотрит на меня и чуть покачивает головой. Но… тогда откуда ты взяла этот концерт? — спрашивает он, и я смотрю на него, все с той же безразличной улыбкой, секунду молчу, а вот теперь надо ответить, и ответить можно как честно, так и нечестно. Просто сорвалось с языка, говорю я, легонько пожимая плечами. И потом, я подумала, что вышло очень здорово, и мне не захотелось говорить, что это неправда, говорю я, кладу на стол последнюю вилку, и снова полная тишина. Так что горячиться не стоит, верно? — говорю я, смотрю на Эгиля и опять улыбаюсь. Да… пожалуй, не стоит, говорит Эгиль, на миг умолкает, опять покачивает головой. Но все ж таки смешной повод для вранья, говорит он. Верно, смешной, соглашаюсь я, все с той же улыбкой, и вижу, как Эгиль опять открывает рот, вижу, как он подыскивает слова.

Скажи мне, говорит Эгиль и смотрит на меня, он по-прежнему в замешательстве, стоит и таращит глаза, а во мне бушует смех. У тебя что, крыша едет? — спрашивает он. Может быть, говорю я, проходит секунда. Силье, говорит Эгиль, чуть повышает голос, серьезно смотрит на меня, а я смотрю на него и улыбаюсь со всем спокойствием, на какое только способна. Н-да, говорю я. В чем дело? — спрашивает он. Да ни в чем, отвечаю. Ты… ты такая странная в последнее время, говорит он. Ты так думаешь? — спрашиваю. Да, я так думаю, говорит он. Очень бы хотелось с тобой согласиться, говорю я, слышу свои слова и толком не понимаю, что имею в виду, просто сорвалось с языка. Господи, ну а это как прикажешь понимать? — спрашивает он и опять смотрит на меня в замешательстве. Никак, Эгиль, отвечаю я. Просто я, наверно, пытаюсь вызвать у тебя интерес, говорю я, смотрю на Эгиля и улыбаюсь, а он смотрит на меня и через секунду-другую вдруг начинает смеяться. Ты и правда странная, говорит он. Да-да, пусть так, говорю я. Ты меня любишь, хоть я и странная? — говорю я. Я тебя люблю как раз за то, что ты странная, говорит он, подходит ко мне, обнимает, прижимает к себе.

А ты знай становишься все более странной! — говорит он. Выходит, ты не считаешь меня скучной? — говорю я, слышу свой вопрос и не могу понять, откуда он взялся. Скучной? — говорит Эгиль. Очень странно было бы назвать так человека, который преподносит такие небылицы, как ты, вот только что, говорит Эгиль, нет, «скучная» не то слово, говорит он. Значит, тогда я, по-твоему, несамостоятельная? — вырывается у меня, я гляжу на него и думаю, откуда берутся эти вот слова, вроде как вовсе не я стою тут и говорю, вроде как кто-то другой говорит через меня, и я вроде как думаю, что и вправду несамостоятельная, ведь откуда-то все это берется, и, возможно, я права, говоря, что я несамостоятельная. Господи, ну почему ты об этом спрашиваешь? — говорит Эгиль, испытующе глядит на меня, а я с улыбкой гляжу на него, пожимаю плечами, секунду царит тишина.