Замысел

Войнович Владимир Николаевич

Появление на месте действия нового персонажа повлияло на воюющих благотворно: щуплый беспрепятственно выскользнул в коридор, а лысый ушел в угол и сел на кровать, перед которой на табуретке, аккуратно покрытой газетным листом, стояли початая четвертинка, граненый стакан и лежали нож, хлеб, плавленый сырок и нарезанный ровными пластинками лук.

В.В. огляделся. Здесь тоже было неплохо. Комната просторная, тридцать два (так сказал комендант) квадратных метра, два больших окна с широкими белыми подоконниками, восемь новых металлических кроватей с никелированными спинками и тумбочками между ними, кухонный стол, четыре табуретки, включая и ту, которую лысый в тельняшке использовал вместо стола. Комната

своими удобствами заметно превосходила телячий вагон на станции Панки, в котором В.В. последнее время пришлось обитать, и была лучше всех обжитых им в прошлом казарм, не считая той, что в городе Бжег на Одере: там солдаты жили в небольших уютных комнатах по два, по три человека.

В направлении, выписанном Евсиковым Ф.Ф., была указана кровать вторая слева. Это было как раз рядом с лысым в тельняшке. В.В. кинул чемодан на кровать, раскрыл его, чтобы самое необходимое спрятать в тумбочку.

Лысый тем временем налил себе немного водки, посмотрел стакан на свет, долил еще немного, положил на ломтик хлеба кусочек сыра, на него – пластинку лука, поднес ко рту стакан, подышал в него, как будто хотел согреть содержимое, и сказал:

– Ну, будь здоров, Володька!

В.В. удивился, что лысый уже его знает, но сказал:

– Спасибо.

– За что? – Не донеся стакана до рта, сосед смотрел на него недоуменно.

– Что за меня пьете, – сказал В.В.

– А я не за вас. Я за себя. – И подышавши еще в стакан, сказал нервно и торопливо: – Ну-ну-ну, поехали!

После чего отмеренную порцию выпил, крякнул, выдохнул воздух и не спеша принялся за свой бутерброд.

В.В. выложил на одеяло заветную тетрадь, бритвенные принадлежности, зубной порошок, щетку, мыло, запихнул чемодан под кровать и открыл тумбочку, но она оказалась полностью забита. Банки со сгущенным молоком, с бычками в томате, какие-то кульки и пакеты.

– Это все ваше? – спросил В.В. – Вы не могли бы мне освободить хотя бы одну полку?

Лысый посмотрел недоуменно.

– Вы разве не видите, что я занят приемом пищи?

В.В. смутился.

– Я вас не тороплю.

– Если не торопите, тогда другое дело.

Он налил себе еще водки, опять посмотрел на свет, подумал, добавил, поставил стакан на место и посмотрел на гостя внимательно.

– Кем вы к нам оформились? – Учтивостью обращения лысый давал понять, что он человек интеллигентный.

Дабы показать и себя шитым не лыком, В.В. ответил, что оформился плотником, но не надолго, пока не устроится более прочно, а вообще в Москву он приехал не для того, чтобы плотничать.

– А для чего же?

– Я немного пишу стихи.

– Поэт? – спросил сосед, выпыхивая на старинный манер букву «п», словно пар из паровозной трубы.

В.В. за время пребывания в Москве уже несколько раз назвали поэтом, и он решил, что имеет право обозначать себя этим титулом.

– Да, поэт, – согласился он.

– Ну-ну. – Сосед поднял стакан и, опять сам себе пожелав здоровья, сказал: – Пей, Володька, пей! У тебя видишь теперь какое общество! Оо-о! Ну-ну-ну, поехал! У-ух!

Поухал, подышал, покрякал, спросил:

– Вот эти стихи: «Я ломаю скалистые скалы в час отлива на илистом дне…» Вы не подскажете, откуда они?

Возникла для В.В. сложная ситуация.

– Что-то знакомое, – сказал он, теряясь и пытаясь выкрутиться, как на экзамене. – Гейне? – задал он наводящий вопрос.

– Нет, молодой человек, – сказал печально Володька, – не Гейне. – И готовя себе новый бутерброд, бормотал: – Нет. Увы. Отнюдь. Не Гейне. Нет. – Посмотрел на новичка с сочувствием. – Это не Гейне, молодой человек, а Александр Александрович Блок, который про нас с вами сказал: «Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами». А вы, молодой человек, еще не поэт, а дилетант.

Элиза

Барская. Репетиция

А еще у меня сегодня собеседование в райкоме, где комиссия старых большевиков будет интересоваться причиной моего желания поехать в Англию, политическими взглядами и подробностями моей личной жизни.

По этому поводу был разговор с Антоном.

– Главное, старуха, – сказал он, – не волноваться, раскидывать чернуху и врать им в глаза. Они это любят. Хочешь, отрепетируем? Вот представь себе, я председатель комиссии, персональный старпер союзного значения, полковник КГБ в отставке. У меня здесь шесть рядов орденских планок, значок заслуженного чекиста СССР и медаль «Пятьдесят лет в рядах комубебической [18] партии ЭсЭс».

[18] См. примечание 17.

Антон кладет локти на стол, надувает щеки и спрашивает тихим, сладким, вкрадчивым голосом:

– А скажите, товарищ Барская, что вы думаете о так называемом академике Сахарове, его клеветнических выступлениях против нашего строя, которые грязным потоком льются на нашу страну на волнах так называемого «Голоса Америки» и других враждебных радиоголосов?

– Не знаю, – говорю я, принимая игру. – Я никаких голосов не слушаю.

– Правильно, товарищ Барская. Я тоже не слушаю. Ни один порядочный человек их не слушает. Но газеты-то наши вы, вероятно, читаете?

– Ваши газеты? – говорю я. – Ну что вы!

– Товарищ Барская, – наставительно поправляет, Антон. – Не ваши газеты, а наши, советские. Вы их, конечно, читаете, и вы знаете, что в нашей прессе неоднократно давалась прямая и принципиальная оценка клеветнической деятельности этого непрошеного радетеля за так называемые права человека. Наши ведущие ученые, деятели литературы и искусства гневно осудили поведение этого поджигателя войны и отщепенца. Я надеюсь, вы разделяете подобную оценку?

– Совершенно не разделяю.

– Старуха, – строго взывает Антон. – Ты сейчас говоришь не со мной, а с председателем комиссии, полковником в отставке Хряпушкиным. И должна отвечать так. – Преображается и говорит тоненьким голоском, изображая товарища Барскую: – Я, товарищи, так называемого Сахарова как ученого не знаю, хотя и думаю, что это очень плохой ученый. Но что касается его ненаучной деятельности, то я вместе со всем советским народом ее решительно осуждаю. Я думаю, причина падения Сахарова в его болезненном самомнении и в сионистском окружении. Я слышала, что у него жена сионистка, зять сионист и что за свою подрывную деятельность он получает джинсы, дубленки и много валюты от сионистских организаций Америки и Израиля. Хорошо, товарищ Барская, – перебил сам себя Антон, – Вы отвечаете правильно, как настоящий советский человек. Но когда вы окажетесь в Англии, вы должны помнить, что там вас могут подстерегать различные провокации. Помня, что вы советский человек, помня о своем настоящем отношении к этому бывшему ученому и отщепенцу, вы должны проявлять сдержанность, и поэтому, если вам будут заданы подобные вопросы, следует отвечать уклончиво. Я, мол, простой обыкновенный человек, политикой не интересуюсь, но как женщина я думаю, что Сахаров человек немолодой и нездоровый, ему надо отдохнуть, его не надо трогать. А если спросят, в каких условиях находится Сахаров, надо сказать, что вы точно не знаете, но вам известно, что Горький – это крупный культурный и научный центр, там есть много научно-исследовательских институтов, библиотек, театров, и семья Сахаровых, состоящая из двух человек, имеет там прекрасную благоустроенную четырехкомнатную квартиру.