Занавески
Шрифт:
А надо сказать, что Иван Афанасьевич был не какой-нибудь неуч и пьяница. Напротив, это был человек в высшей степени образованный по экономической части. И даже во времена коммунистической тирании он налаживал торговые связи со странами Магриба. А жители этих самых стран есть не кто иные, как арапы. А кто такие арапы, сегодня все знают. Сегодня арапы сорвали с себя маски и обнажили свой террористический оскал. Ещё, можно сказать, вчера Иван Афанасьевич бился и объяснял этим арапам, как надо налаживать торговые связи. А сегодня арапы объявляют почём зря священную войну, компрометируя тем самым Ивана Афанасьевича. Лично мне эти арапские выходки не нравятся. Но арапам закон
– Что это, господа, сегодня погода какая-то вроде странная.
Одна из «текстильщиц», пожилая дама, говорит:
– Вы нам зубы своей погодой не заговаривайте. Лучше ответьте, вы раскокали лампу или не вы?
Мадам Стульчикова спрашивает:
– Какую лампу? Какую?
Пожилая говорит:
– Фарфоровую, говорит, лампу, китайского производства.
Иван Афанасьевич говорит:
– Если ту, что в проходе у вас стояла, то мы. А если, говорит, какую другую, то, извините, тогда не мы. Мы, говорит, не имеем такой странной привычки, лампы в магазинах бить.
Пожилая говорит:
– Да, да, ту самую. Только, говорит, она не в проходе стояла, а на ломберном столике возле колонны. Мы, говорит, её туда поставили, чтобы украсить интерьер нашего магазина, а вовсе, говорит, не для того, чтобы разные придурковатые покупатели об неё авоськами задевали. Так что придётся вам за неё заплатить.
Тут Иван Афанасьевич несколько в лице изменился, но виду не подал, а сказал:
– Ну, нет! Я не намерен платить за вашу дурацкую лампу, сколько бы она ни стоила. Хорош был бы я, если б за каждую разбитую лампу стал раскошеливаться. Я представляю, какое это было бы разорение для моего семейного бюджета. А сколько, кстати, эта ваша лампа стоила? Мне просто интересно узнать, сколько теперь фарфоровые лампы китайского производства стоят?
Тогда пожилая «текстильщица» говорит:
– Вообще-то, мы её продаём за шестьсот уе. Но поскольку, говорит, она свой товарный вид несколько утратила, мы сможем, я думаю, вам её уступить без нашей магазинной наценки, за пятьсот девяносто восемь уе. Это, говорит, вполне подходящая цена за такую роскошную фарфоровую лампу.
Иван Афанасьевич говорит:
– Может, цена, конечно, и подходящая, но только мне ваша лампа и даром не нужна, а тем более в таком разрозненном виде. Чего, говорит, я стану с этими черепками делать? Нет, лампа мне не нужна. Но я, говорит, могу купить у вас вон те занавески за сто уе и тем самым несколько покрыть ваши расходы.
Тут «текстильщицы» заголосили хором. Они кричали, что любой дурак может купить занавески по причине их цельности и вообще отличного качества. А вот, поди ж ты купи осколки фарфора за пятьсот девяносто восемь уе! На это способен лишь человек отважный и благородный. А если Иван Афанасьевич таковым не является, то они подадут на него в суд и заставят оплатить лампу, а заодно ещё чего-нибудь.
Тогда Иван Афанасьевич, у которого возмущение достигло своего
– Я на вас сам подам в суд. За мошенничество. Мне, говорит, вся ваша подлая политика теперь совершенно ясна. Гляжу, заводят меня в какую-то нору и к лампе подталкивают. Я, говорит, всех вас выведу на чистую воду.
Тут вперед выступила нестарая ещё «текстильщица» лет двадцати пяти и сказала:
– Мы будем вполне удовлетворены, если вы заплатите половину от того, что стоила эта разбитая лампа. С остальной половиной мы уж как-нибудь разберёмся.
Иван Афанасьевич говорит:
– Ещё не лучше! Такой я дурак, чтобы скупать разбитые лампы за полцены! Мне, говорит, всё равно, будете вы удовлетворены или нет. Но поскольку я человек сострадательный, то я готов всё-таки купить у вас вон те занавески и заплатить небольшой штраф за причинённый ущерб.
Которая пожилая, так говорит:
– Нет. Лично я не пойду ни на какие уступки. Пускай он покупает свои занавески, платит за лампу и убирается ко всем чертям. Мне, говорит, эти отвлечённые разговоры уже надоели. А если он платить не желает, мы, говорит, у него по суду вытребоваем. Либо платите немедля деньги за погром и убытки, либо мы сейчас протокол на вас составим!
Тут мадам Стульчикова, до сих пор хранившая молчание, говорит:
– Я, говорит, от таких переживаний, ну, прямо слабоумной сейчас сделаюсь. Что это за магазин такой особенный. Сначала, говорит, нас впускать не хотели, а теперь выпускать не хотят.
Энергичный Иван Афанасьевич говорит:
– Спокойно, Маруся! Пёс с ними, нехай протокол составляют!
Тогда на передний план выходит мрачный охранник, щёлкает затворами и начинает снимать показания. И вот он снимает показания час или два, а после подаёт готовый протокол Стульчиковым на подпись. И тут, видавший виды и закалённый на арапах, Иван Афанасьевич читает протокол, и силы оставляют его. Он говорит:
– Я, конечно, подпишу эту бумагу. Но мне, говорит, до крайности хотелось бы узнать, об чём в ней написано. Так, говорит, просто из любопытства. У вас, наверное, почерк какой-то взбалмошный. Я, наверное, поэтому ничего не пойму. Вы, говорит, мне сами прочтите. А я потом подпишу.
Тогда охранник берёт свою рукопись и читает:
– Сево дня в магазин пришли два Стульчикова. Он и она. Он ейный муж. Они пришли и сказали что нужны занавески. Они каторые Стульчиковы хатели покупать занавески. Они каторые на окна вешать каторые от света закрывать. С ними ещё сумка была. Они сумкой махали. Когда махали падошли к вазе каторая лампа но как ваза внизу под абажуром. Они своей сумкой вазу задели каторая лампа и она упала. А как она фарфоровая она упала и разбилася. И её не склеить. А он купить не хател а хател занавески. И деньги не дал. Они гаворят что узко было потому лампа разбилась. А наши гаворят что они виноваты и пущай покупают. И у них был спор. Они деньги не дали и ушли. Протокол составил охранник Сивко.
Тут Иван Афанасьевич пот со лба вытер и говорит:
– Я, говорит, под чем угодно подпишусь, лишь бы отсюда поскорее уйти. Я, говорит, работаю, что вол, чтоб за свой трудовой рубь покупать разные там товары народного потребления, а не для того, чтоб такие оскорбительные протоколы слушать, которые подрывают мои моральные силы и унижают человеческое достоинство.
И он это так говорит, а сам наскоро подписывает протокол, хватает свою жену, мадам Стульчикову, и выскакивает из магазина, по пути опрокидывая тряпичную пальму. Вслед ему несутся проклятья и брань, но Иван Афанасьевич, наученный горьким опытом, не обращает внимания на всю эту сумятицу.