Занимательная ботаника (изд. 1951)
Шрифт:
Посетителей было много. Зал не отапливался, было холодно. Все сидели в пальто и шубах. Сам лектор был в шубе. Лекцию А. В. читал полтора часа, показывая ряд эффектных и изящных опытов. Говоря о телеграфе, он, например, показывал передачу телеграммы с лекционного стола на хоры, где были установлены аппараты, и обратно; показывал ряд демонстраций, пользуясь простыми приборами ялтинских средних школ.
Изящность и простота речи, яркие доказательства в опытах, прекрасная в целом структура лекции — все это так пленило слушателей, что после полуторачасовой лекции еще часа полтора шли вопросы к лектору и беседа
А. В. очень любил Московский университет. Он хорошо знал лично А. Г. Столетова, В. В. Mapковникова, Н. А. Умова, К. А. Тимирязева, М. А. Мензбира, П. Н. Лебедева и многих других ученых, составлявших в начале 20 века славу и гордость первого русского Университета. Но особенно А. В. любил К. А. Тимирязева, воспоминаниями о котором он всегда охотно делился. А собеседник А. В. был великолепный, и, где бы он ни появлялся, он очень быстро овладевал и беседой и обществом.
В конце апреля (точно день я не помню) 1920 г. приходит он как-то ко мне, очень расстроенный, грустный и говорит, что он только что узнал, что в Москве скончался К. А. Тимирязев.
— Надо, — говорит он, — устроить в Ялте заседание и непременно почтить память Климента Аркадьевича. Вы, ботаник, готовьте доклад ботанический, а я выступлю с воспоминаниями о К. А. Тимирязеве.
И вот в начале мая он действительно организовал в Ялте заседание, посвященное памяти К. А. Тимирязева.
Как задушевно, как ярко рисовал он на этом заседании образ Климента Аркадьевича, с какой любовью и проникновением он о нем говорил!.. Это заседание никогда не изгладится из моей памяти.
А. В. был широко и разносторонне образованным человеком. Он хорошо знал литературу, высоко ценил русскую литературу и особенно преклонялся перед Л. Н. Толстым, с которым был хорошо знаком. И Лев Николаевич очень любил «молодого Цингера», всегда охотно с ним встречался и, между прочим, говорил про него:
— Да, у Цингера при значительном числителе очень маленький знаменатель, что делает его большой величиной [111] .
А. В. в Москве нередко бывал в Хамовниках у Толстых. Он, молодым приват-доцентом Московского университета, как-то в тесном кругу в доме Толстых, раздобыв жидкий воздух (а это тогда было редкостью), рассказывал о нем в присутствии Льва Николаевича. Рассказ о жидком воздухе был прост и изящен. Кто-то из гостей запоздал к рассказу, и тогда Лев Николаевич, обращаясь к А. В., предложил:
111
Лев Николаевич любил сравнивать человека с дробью; то, что человек есть на самом деле, – говорил Л. Н. Толстой, – его умственный багаж – это числитель, а то, что человек сам о себе думает, какое значение себе придает – это его знаменатель.
— Давайте, я теперь расскажу об этом. Я прочту лекцию, а уж вы меня поправляйте, если я неверно понял.
И учитель и ученик оказались, конечно, на высоте положения.
Молодым 19-летним студентом А. В. принимает участие в домашних спектаклях, устраиваемых у Толстых; в первом представлении «Плодов просвещения»
Зато и артисты Художественного театра любили А. В. за его жизнерадостность, остроумие, любовь к красоте и правде жизни. В. И. Немирович-Данченко, который часто ездил за границу, всегда в Берлине навещал больного А. В. Цингера и, делясь потом своими впечатлениями, всякий раз высказывал удивление тому, что, когда бы к Цингерам он ни пришел, всегда у них столкнется с какими-то новыми умственными интересами: то из области математики и физики, то из литературы, то разговор вращается вокруг замечательных раскопок гробниц египетских фараонов и т. д.
Как-то в одном из писем к Владимиру Ивановичу А. В. писал, что он где-то прочел, будто бы некоторые ранние рассказы А. П. Чехова печатались без подписи автора. А. В. указывает специалиста по творчеству Чехова, торопит непременно его разыскать в Москве, чтобы отличить чеховские рассказы от не чеховских.
Он, больной и испытывавший сильные боли из-за окостенения позвоночника, находил и энергию, и живой интерес писать о Чехове, о театре, о литературе, об искусстве. Это было в то же примерно время, когда А. В. писал и свою «Занимательную ботанику».
В свое время А. В. ревностно посещал все художественные выставки, отлично знал «передвижников» и восхищался ими. Хорошо зная лучшие картинные галереи Европы, все великие творения Рафаэля, Леонардо да Винчи и Тициана, он, тем не менее, выше всего ставил русское реалистическое искусство, высоко ценя полотна Репина и Маковского, Сурикова и Шишкина, Васнецова и Саврасова, Левитана и Айвазовского.
И все-таки, несмотря на такие широкие интересы, которые лежали в самых различных областях науки и культуры, А. В. прежде всего был ученый-физик и педагог. Об этом, и только об этом, он думал каждый день и час, где бы он ни был. В своей памяти он нанизывал на тонкую нить мысли все те факты, с которыми он сталкивался в самых различных сторонах своей жизни, и отбирал из них в первую очередь то, что он смог бы использовать потом как физик для своих доказательств. Вот почему в его «Задачнике по физике» нашли отражение и быт, и музыка, и природа, и литература, и история и т. д.
Однако он очень много сделал и для советской ботаники, создав свою «Занимательную ботанику». Между прочим, он не раз вспоминал в наших беседах о том, как профессор физики Московского университета П. Н. Лебедев, приветствуя К. А. Тимирязева в 1913 г. в день его 70-летия, сказал ему:
— Мы, физики, считаем вас физиком!
Это очень понравилось Клименту Аркадьевичу; он даже упоминал об этом в одном из своих выступлений.
Обращаясь теперь к памяти А. В. Цингера, мы, ботаники, с полным правом, перефразируя лебедевские слова, можем сказать:
— Мы, ботаники, считаем физика Цингера ботаником!
С. С. Станков