Запад глазами монастырей

Ленский Василий

— И учителя тренируют их уничтожать себя? — с недоверием посмотрел У Сян.

— Да. Учителя такие же. Другого они не ведают. Хотя сами мечтают о любви и счастье.

— Как можно тренировать отрицание и считать себя учителем? Это же вредит здоровью и лишает человека жизненных эмоций.

— Да, они тренируют отрицательные эмоции.

— Дикость какая-то! Но если они мечтают о положительных состояниях психики и прекрасном здоровье, то почему их не ищут?

— Они поставили в аксиомы ума заведомое отрицание. Изначально это выглядит положительно. Они мчатся к этой положительности

и разворачивают эти аксиомы и реальных невзгодах.

— Сменить аксиомы!

— Сначала нужно заметить это. Для этого нужен ум, отличающийся от ума Запада. Только на сопоставлении можно увидеть плоды.

— А разве факты страданий и болезней — это не плоды.

— Для людей Запада нереально увидеть эти факты.

— Как! Это же натуральные боли и невзгоды!

— Наивный ты, У Сян. Начинай думать заново. Представь себе, что ты человек Запада.

— Я не был там… Ну, ладно, начнём с отрицания. Чтобы отрицать, я должен отсчитывать всё от себя. Чужой ум никто знать не может, следовательно «правильное» это то, как я это понимаю.

— Для начала неплохо.

— Тогда я буду отрицать «неправильное», то есть чужое.

— Тоже хорошо.

— Так я буду бороться с чужим. Поэтому своё отрицание я не посылаю на себя, а направляю на чужое. Будет желание его сделать «правильным», то есть таким, как я. Появится насилие и агрессия ко всему «неправильному», то есть тому, что не совпадает с моей правильностью.

— И что из того?

— Я тренирую в борьбе за культуру, справедливость, лучшую жизнь отрицание, и одновременно угнетаю других.

— Теперь добавь к этому, что каждый человек Запада исчисляет мироотношение из себя.

— Будут драки и войны. Будет борьба в семьях и государствах.

— Кто победит?

— Никто.

— Почему?

— Каждый тренирует только личное отрицание… Зачем тебе, Дон Мен, ийти на Запад. Дикость там, какая-то. Нет там людей, живущих себе на пользу.

Тут спутник внимательно посмотрел в сторону Дон Мена. Как это раньше он не догадался, с кем беседует? Ну да, молодой патриарх. Владеющий свойствами непосредственного знания. Где ещё встретишь такое вольное мышление.

— Именно они провозглашают полезность.

— А факты?

— Вот ты и продолжишь мыслить дальше.

— Хорошо. Итак, я отрицаю. Отрицаю чужое. Следовательно, себя причиной невзгод не считаю. Поэтому факты принимаю как свидетельство посягательства на меня. И вновь в борьбе усиливаю практику отрицания… Это же как в болоте! Чем больше делаешь усилий выбраться из трясины, тем глубже засасывает.

— Остаётся ещё «мелочь». Только что мы говорили о борьбе с бескультурьем.

— Понимаю, понимаю. С кем же тогда борется правдоискатель? — У Сян задумался.

— С самим собой.

— Невероятно! Разъясните, почтенный.

— Мы уже выяснили, что если у меня нет ругательных слов, то смысл их не пойму. Таким образом, я содержу в себе две группы слов. Одни свои слова я признаю и считаю их культурными. Другие свои слова я не признаю, считая их некультурными. Почему? Теперь вспомним об отрицании. Всё, что отрицается, я считаю чужим. Свои некультурные слова я буду приписывать другим людям. Я буду бороться с некультурными людьми. А

на деле — с собой в их лице. Так любой человек Запада, гневящийся на другого, гневит сам себя.

— Всё сходится. Борьба, это личное качество отрицания. Отрицая другое «худшее», человек отрицает часть самого себя. Какая это часть?

— Думай, монах.

— Начну снова, — У Сян сосредоточился, — какую часть я не отрицаю в себе? Правильную?

— Это не ответ.

— Ту часть себя, которая меня не угнетает.

— Хорошо.

— Значит, «правильным» и «культурным» я беру ту часть себя, которая стимулирует к жизни. Следовательно я не люблю в себе… своё отрицание!

— Именно так. Качества, слова, знания, которые людей Запада стимулируют к жизни, каждый считает культурными. Собственные качества, слова, знания, которые, в конкретном человеке Запада, вызывают чувство угнетения его же стимулов, приписываются им другим людям. На них он начинает агрессию, но нападает на других людей.

— Он что, не понимает, что лишается дважды стимулов к жизни от этого?

— Думай, монах.

— Начнем с того, что отрицается в себе та часть, которая угнетает стимуляторы даже физиологические.

— Хорошо.

— Затем, вторично, усиливается отрицание борьбой со злом, но в других людях. Получается двустороннее угнетение самого себя. В такой борьбе «за истину» и «культуру» побеждено будет собственное здоровье и задушены положительные эмоции.

— Тоже неплохо.

— Так происходит со всеми носителями «культуры» и «ис тины», когда они упрекают и обвиняют друг друга… Но, Дон Мен, какая же это культура?! Под словом «культура» подразумевалось то, что стимулирует к жизни. Мы пришли к проти- воречию.

— Не мы, а люди Запада. Я исхожу из свойств сознания. Всё, что усиливает стимуляцию физиологическую и других процессов жизни, я чётко отделяю от того, что угнетает стимуляторы. Для меня «истина» не несёт отрицания, а потому я не стану бороться за «истину», «добро», «счастье», так как борьба тут же зачеркнет эти слова. Вот так незаметно одно и то же резко превращается в противоположное.

— Поясните, почтенный.

— Если «истина» окрашена борьбой, то есть отрицанием, то она ложно звучит как «истина», на деде это — уже ложь. Если «добро» окрашено борьбой за «добро», то есть отрицанием, то тут же «добро» превращается в зло. Если «свобода» окрашена борьбой, то есть отрицанием, то борец за «свободу» тут же превращается в деспота и раба. Если кто-то, преследуя цель возвеличивания, провозглашает «духовность», то он уже этим показывает свою ничтожность.

— Разве в возвеличивании есть отрицание?

— Видишь, как я легко поймал тебя, У Сян. Провозглашение — это второе лицо отрицания. Этим инструментом также пользуются люди Запада. Второе лицо лукавее прямого отрицания. Подумай. Начни с того, что возвеличивается что-то лишь на сопоставлении с недостойным.

— Верно. Чтобы была красота, нужно, чтобы было безобразие, Если нет недостойного, то, как узнаешь о достойном? Лотос цветёт на болоте.

— Дальше.

— Безобразное отрицается. Следовательно, провозглашая достойное, мы одновременно отрицаем недостойное. Любое восхваление — это унижение.