Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах
Шрифт:
Таким образом, средневековая Европа по необходимости была вынуждена изучать Восток в лице его мусульманской части – арабов. Естественно, это изучение проводилось на донаучном уровне и преследовало цель доказать правильность христианского образа жизни.
Сарацины были известны европейцам еще до того, как они стали мусульманами. В Европу это слово перешло от греков, которые называли так аравийских арабов. Сведения европейцев об арабах первоначально были весьма скудны. Географический трактат IV в. «Полное описание вселенной и народов» ограничивается следующим сообщением: «Бок о бок с ними (персами. – П. Г.) живет племя сарацин, полагающее свое жизненное благополучие в грабежах».
Именно с распространением ислама и созданием Арабского халифата возникло религиозно-идеологическое противостояние Запада и Ближнего Востока. Однако процесс культурного общения между этими регионами никогда не прерывался полностью.
Это было связано как с огромной близостью двух метарегиональных культур, так и с тем, что обе они сформулировали, по сути, взаимоисключающие
Идея историзма и поступательного развития человечества впервые, в религиозной форме, осмысливается христианством. Именно первые раннехристианские общины, раскинутые по всей Римской империи и за ее пределами, ощущали свое единство как члены «вселенской церкви». Практически у всех средневековых христианских мыслителей, от Августина до Фомы Аквинского, есть представление о том, что развитие человечества должно привести к царству Христову, которое воспримет в себя весь мир, ибо христианская культура единственно правильная («…прав наш король, а нехристи не правы» («Песнь о Роланде»). В средние века в Европе на базе христианства возникло культурное единство романо-германских народов, и в то же время христианство послужило идеологическим основанием европоцентризму, проявлявшемуся тогда в форме христианоцентризма. Стремительная территориальная экспансия исламского мира лишила Европу половины средиземноморского ареала и поставила под вопрос само существование христианской конфессии. Неудивительно поэтому, что военно-политическая конфронтация между двумя цивилизациями вплоть до ХХ в. получала преимущественно религиозно-идеологическое обоснование и осмысливалась как война за веру против «неверных». Дополнительную эмоциональность в отношении европейцев к исламу вносила их «ревность о Святой земле» как колыбели христианства, следовательно, по праву принадлежащей христианам. В своей знаменитой речи на Клермонском соборе (26.11.1095) папа Урбан II, призывая рыцарей отвоевать «наши земли» у «персидского племени турок», «служащего дьявольским силам», сулил им не только материальные выгоды от похода («земля же та, как гласит Писание, течет млеком и медом»), но и стать на «стезю святого гроба», т. е. на путь, которым паломники шли в Иерусалим. Заслуга борьбы с «неверными» приравнивалась к совершению паломничества.
Для христианства ислам был и серьезным культурно-теологическим вызовом. Возникнув под духовным влиянием иудейско-христианской традиции, он основательно ее переосмыслил и нарушил стройность представлений средневековых христиан о божественном плане истории. По сути, появление исламской альтернативы поставило под сомнение перспективы развития христианского мира, было для них своеобразным религиозно-историческим вызовом. В чем общий исторический смысл мусульманства и какова его роль в божественном домостроительстве – таков был главный смысл христианского вопрошения об исламе.
Выдвинутое Мухаммедом в мединский период его жизни утверждение об извращении иудеями и христианами Писания носило оборонительный характер и позволило исламу устоять перед влиянием этих гораздо более древних религий, но оно, однако, ставило под вопрос непогрешимость всего христианского вероучения. Понятно, что отношение христиан к исламу всегда было предельно эмоциональным и непримиримым, ислам требовал ответа и постоянного внимания к себе. Чтобы успешно бороться с верой могучего и опасного соперника, ее надо было изучать.
Необходимо было найти религиозное понимание ислама и его основателя. Для христианства вся цепь пророчеств и откровений есть постепенная подготовка к кульминации мировой истории – «Боговоплощению». Мухаммед же, выступив шестью веками позже этого события, заявил о себе как о завершителе пророческого цикла, которому ниспослана вся полнота божественного откровения, и, более того, отверг некоторые фундаментальные догматы христианства. С точки зрения христиан, Мухаммед не мог быть подлинным пророком, а его вероучение не могло быть истинным. Поэтому в Мухаммеде христиане видели в лучшем случае ересиарха или лжепророка, иногда он представал как колдун, антихрист или даже сатана. Ислам же представлялся новой формой ереси (иногда иудейской, иногда христианской) или разновидностью язычества.
Именно в эпоху средневековья, в период наиболее интенсивных культурных заимствований, в христианском сознании вырабатывались основные стереотипы ислама, которые во многом предопределили характер традиционного отношения церкви к мусульманам: «Жители современной Европы унаследовали от своих средневековых предков широкий и устойчивый комплекс идей об исламе, который лишь постепенно видоизменялся по мере того, как менялись общественные условия в самой Европе и складывались ее принципиально новые отношения с мусульманскими странами и культурой» [31] .
31
Daniel N. Islam. Europe and Empire. Edinbourgh, 1966. P. ХII.
Соответствующий имидж ислама складывался не только в силу слабого знания европейцами этой религии. В средневековых представлениях об исламе можно выделить три элемента: мифологический, теологический и рациональный [32] .
32
Батунский М. А. Развитие представлений об исламе в западноев-ропейской средневековой общественной мысли (ХI – ХIV вв.) // Народы Азии и Африки. 1971. № 4. С. 107.
И все же отношение к арабам на протяжении всех средних веков не было однозначным. Можно говорить о специфике отношения к мусульманам в континентальной Европе в различные периоды.
Гораздо сложнее обстоит дело с представлениями о кочевых народах, в том числе и о монголах. Причиной тому, думается, уже не столько скудость источников, сколько специфика развития этих народов и особенность отношения к ним со стороны европейских земледельцев и горожан.
Средневековый исторический период – время существования классических цивилизаций, на которые оказалась поделена Евразия. Это латинско-христианский «мир» («pax»), арабо-исламский, индо-буддийский, китайско-конфуцианский. Они составляли так называемый «пояс цивилизаций» и почти до конца XX в. считалось, что только оседлые народы и способны создать такую универсальную конструкцию, как цивилизация. Недаром среди признаков цивилизации были такие, которые фактически присущи только оседлым сообществам [33] . На этом основании народы, ведшие динамичный образ жизни, по сути, были выведены за скобки не только цивилизации, но и культуры в целом, ибо ни один из этих признаков их обществам не считался присущим. Между тем, в античности и в средние века число кочевников практически было не меньшим, чем оседлых. Образно говоря, половине тогдашнего человечества было отказано вообще в праве быть людьми. К сожалению, такое отношение к кочевникам сохранилось, по сути, до сих пор [34] .
33
В свое время английский археолог Гордон Чайлд (1892–1957) выделил 10 основных признаков цивилизации: появление государства, появление классов, появление городов, наследственная собственность на землю, налоговая система, развитие торговли, появление ремесленников, письменность, монументальные сооружения, зачатки искусства и науки. Речь у него шла о критериях, отличающих фактически городскую цивилизацию от предшествовавших обществ, но их стали понимать расширительно, хотя и сокращали, как например, в 1958 г.: появление городов; появление письменности; появление монументальных сооружений. В отечественной литературе наиболее известна позиция, предусматривающая наличие пяти признаков: наличие городов, государства, права, письменности, социальной стратификации (Древние цивилизации. Под ред. Г. М. Бонгард-Левина. М., Мысль,1989. С. 5–6).
34
Вот, например, что пишет один их современных российских интеллектуалов: «Если же говорить более серьёзно, то сама концепция кочевого государства абсурдна. Не было никаких гигантских кочевых империй, все эти монголы, хазары и прочие кидани – идеологическое кидалово, причём низкопробное. Кочевников мало. Они живут охотой и собирательством. С точки зрения оседлого населения их нет… Кочевники начинают размножаться только вблизи помойки. Помойка есть – наступает демографический взрыв. Но у помойки есть хозяева… Кочевники живут вне истории и вне культуры. Посему и заниматься ими должны не историки, а этнографы» .
Почему же и как сформировалось такое представление о кочевых народах? Действительно ли оно безраздельно господствовало в умах средневековых земледельцев, ремесленников, торговцев, монахов?
Однозначного ответа здесь все же не может быть. Да, «приговор» кочевникам действительно был вынесен еще в глубокой древности, но «привести его в исполнение» было все же не просто. Можно говорить о сложном, во многом даже противоречивом, отношении европейцев (именно им и только им посвящено настоящее пособие) к кочевым племенам и народам, грозными тенями проходившим в непосредственной близости от «благородного» и «культурного» Pax Christiana. Амплитуда была необычайно широка – от ненависти и презрения до глубокого и искреннего интереса к истории и быту пасторальных народов. Думается, и я надеюсь это показать далее, связано сие не только с известным прагматизмом европейского сознания, но и с теми событиями, которые ярко демонстрировали неординарность «бездомных» жителей Востока [35] .
35
Стоит уже сейчас обратить внимание, что кочевничество – это фактически азиатский феномен, что и было, вероятно, еще одной причиной выведения его за скобки европейской модели культуры.