Западня для леших
Шрифт:
От строя к Михасю шел спешившийся Разик, десятник его первого десятка, бывший сейчас начальником над всем отрядом. Рядом с ним шагал Желток – десятник второго десятка, составлявшего отряд. Допрос – дело важное и непростое. Уже по тому, что Разик командовал по-английски и выбрал в пленные самого сильного и злого врага, Михась примерно представил, как будут допрашивать повязанного им детину. Он чуть приподнял пленного, привалил к дереву. Тот, уже очнувшись, заворочался, попытался дернуться, но не смог. Яростным, ненавидящим взглядом уставился на Михася и подходивших десятников.
– Сэр, ваш приказ выполнен, злодей связан! – по-английски доложил Михась, вытянувшись и прикладывая раскрытую ладонь к берету. Этот жест, которым адмирал Дрейк приветствовал на борту своего корабля королеву Елизавету (как бы закрывая
– Хорошо, Майкл, – ответил Разик. – Мне представляется, что это главарь разбойников. Пощекочи его саблей и послушаем, как он отреагирует.
Черненый дамасский клинок выпорхнул из ножен и, описав замысловатую петлю, свистнул перед самым лицом детины, косо рассек ему кафтан на груди. Из неглубокого длинного пореза сразу засочилась кровь.
– Сволочь иноземная! Нехристи проклятые! Немецкую вашу мать-перемать! – У детины изо рта хлестала пена, он бился всем телом, пытался порвать ремень, встать, вцепиться в противников зубами. Перед смертью он не молил о пощаде, не ползал на коленях перед победителями, а в приступе бессильной ярости кричал все, что о них думает. Именно поэтому в плен был взят сильный, лихой противник. Лешим важно было знать, что именно знают о них нападавшие.
– Что ты, соколик? – вдруг на чистом русском языке ласково ответил Разик (детина обалдело заткнулся на полуслове). – Какие же мы нехристи! Мы агнцы Божие, по земле прохожие! – И тут же резко, зло, не давая опомниться, схватил его за воротник, бешено уставился в глаза. – Кто тебя на нас послал, гад? Сколько за смерть друзей моих обещано?! Отвечать!! Быстро!!!
Детина лишь тряс головой и хлопал глазами.
– Ей-богу, не знал, что наши… То есть… это ж… – растерянно выдавил он. Разик отпустил его, тот плюхнулся на траву.
– Ну, так кто послал, что сулил? Отвечай, если люто мучиться не хочешь! – на всякий случай еще раз грозно спросил Разик.
Хотя и так уже было все ясно: детина не знал, кто такие лешие, принимал их за каких-нибудь немцев-купцов.
– Кто ж меня пошлет, – с угрюмой обреченностью сказал он. – Я сам атаман.
И, отвернувшись, с тоской посмотрел в сторону дороги, где лежали его мертвые товарищи.
– Михась! – Разик сделал короткий красноречивый жест и направился с Желтком к дороге. Михась шагнул к пленному. Детина перевел глаза на леших, все понял и криво усмехнулся.
– Слышь, земляк, – неожиданно твердым, заинтересованным голосом попросил он Михася. – Расскажи-ка мне перед смертью, как вы нас так ловко окружили-то? Разболтал, что ли, кто о засаде? И не могу взять в толк: как ты меня повалил? До смерти интересно! – снова горько усмехнулся он.
Михась застыл. Разик с Желтком тоже резко остановились, повернулись, подошли.
– Какой же ты, к черту, атаман, если так и не понял, как твою ватагу разметали? – задумчиво сказал Разик.
– Ну, не успел, не понял! Жалко тебе, что ли?! Интересно ж, как и из-за чего под смерть попал! – зло ответил атаман.
Лешие переглянулись.
– Развяжи! – скомандовал Разик.
Михась с неожиданным для самого себя радостным облегчением поддел кончиком сабли ремень, резким движением рассек. Детина в который раз удивленно уставился на леших, приподнялся на локтях, подобрал ноги.
– Эй, вы чего?! – спросил он неожиданно осипшим голосом.
– Да не хотим, чтобы ты дураком помер! – ответил Разик. – Катись отсюда! – Потом добавил уже резко и сурово: – Запомни вот это и другим душегубам расскажи, чтобы за версту обходили! – он указал на свой правый рукав, где в нашитом на плече черном бархатном круге скалила пасть желтая лесная рысь.
Детина перевел глаза на Михася, на Желтка, увидел на рукавах такие же нашивки, медленно поднялся, но тут же опустился на траву, отвернулся, прижался лбом к стволу молодой березки. Когда он поднял голову, лешие уже шли к своим.
Не дойдя до строя, Разик остановился, повернулся к Михасю и Желтку:
– Братцы-лешие, я, конечно, начальник и все решаю сам, но давайте, как на ученье: десятник ранен, ваши действия?
Улыбчивое, веснушчатое лицо Желтка стало серьезным.
– Он ничего
Михась молча кивнул: он думал так же, как Желток.
– Понятно, – усмехнулся Разик. – Коль одной кашей вместе вскормлены, то и мыслим, стало быть, одинаково. Ладно, проехали, однокашники. – И привычно скомандовал: – Отря-я-я-д! По коням!
Они дружили с самого детства, сколько себя помнили. Вместе были зачислены в малышовый отряд, вместе осваивали азы воинской подготовки и отвлеченных наук. Все трое выделялись тем, что жадно впитывали знания, упражнялись с заката до рассвета не за страх, а за совесть. С ранних лет всем окружающим было ясно, что юные дружинники станут выдающимися бойцами, о которых будут слагать легенды в тайном воинском Лесном Стане. Впрочем, устные рассказы о трех друзьях уже ходили по Стану, ибо их энергия била через край, им мало было учебы и упражнений, и они, весьма склонные к веселым проделкам и шуткам, зачастую вытворяли нечто, вызывающее формальное осуждение старших (не положено!), но затем сами строгие начальники, давясь от смеха, пересказывали родным и близким истории о проделках Михася, Разика и Желтка. В общем, были они, как напишет позднее советский классик, «огонь-ребята, и все отличники». Троица настолько тесно слилась в представлении окружающих, что их часто путали, обращаясь к Михасю «Разик» или к Разику «Желток», хотя друзья были внешне совсем непохожи друг на друга. Михась был среднего роста, крепкого, но не могучего телосложения, волосы русые, глаза – голубые. Разик был также среднего роста, но более худощавый, имел темные волосы и карие глаза. Желток был выше всех, рыжий и веснушчатый. Да и по характеру друзья различались весьма существенно. Михась был прямолинейный, с завышенной требовательностью к себе и к людям. Один из его основополагающих жизненных принципов полностью соответствовал незыблемой воинской мудрости: «Не знаешь, как поступать, – поступай по уставу». В этой прямолинейности была его сила и привлекательность: Михась был очень открытым и очень предсказуемым. Для Разика, не менее талантливого и усердного в учебе, устав был не догмой, а руководством к действию. Для него взаимоотношения между людьми были более многогранными и многоплановыми. Разик был, что называется, политик. Если Михася можно было сравнить с мечом, прямым, тяжелым и надежным, то Разика – со шпагой, гибкое лезвие которой таит не меньше, а иногда и больше опасности для врага. Желток, от природы ироничный и даже ехидный, был, что называется, себе на уме. Он не столько заботился о карьере, сколько об удобстве собственного бытия во всем и всегда. Желток любил комфорт, и даже в походе, ночуя в лесу, в холод или дождь, он устраивал себя и друзей, а теперь – и бойцов своего десятка, так уютно и изобретательно, что окружающие только диву давались.
Конечно, в данный момент друзьям было не до шуток и прибауток. Более того, во время похода они почти не общались между собой. Разик командовал всем отрядом, высчитывал расстояние и темп переходов, определял места привалов, следил за рационом питания. Желток со своим десятком составлял арьергард и прикрывал тыл, ну а Михась шел в авангарде походной колонны и первым должен был встречать и предотвращать любую опасность, возникшую на пути отряда. Они физически не могли даже на короткое время собраться вместе и поговорить по душам, как они привыкли, пошутить над происходящим и над самими собой, чтобы дать разрядку постоянному напряжению и хоть на несколько минут снять тяжелый груз ответственности за порученное задание и за жизни находящихся под их командой бойцов. Привыкшие всегда быть вместе, они остро ощущали необходимость этих нескольких минут общения, тем более что у них был предмет для неспешного и задушевного обсуждения, не имеющий никакого отношения к службе. Конечно, во время выполнения боевой задачи их мысли были заняты вещами конкретными и насущными, но в глубине души у каждого теплилось то чувство, которое не выразить никакими словами, но кратко можно обозначить одним-единственным словом: любовь. Но время для дружеской задушевной беседы еще не настало, и никому не известно было, настанет ли оно вообще.