Западня для леших

Алексеев Иван

И вновь Трофим вынужден был признать, что дьякон говорит чистую правду, поскольку сам Степан в той памятной последней ночной беседе намекнул ему о совместном бое с дружинниками против опричников и о том, что среди разбойников есть его старый друг.

– А как, спрашивается, этот Степана осведомитель предполагаемый мог проведать о самых тайных замыслах опричников? – продолжал Кирилл. – Только в одном случае: если опричники и разбойники между собой сносятся и совместные дела вершат! Кстати, вспомните, что Михася на пиру государевом опричник встретил да обшарил ловко, как воришка базарный. А этому искусству враз не научишься, с детства его годами постигать надобно! Вот и видать, что в опричниках и воры бывшие состоят, и связь прямая между теми и другими имеется.

Дьякон подрисовал черточки на прерывистой линии, соединяющей два кружка, сделал их пожирнее. Страшные подозрения в душе Трофима стали крепнуть.

– Что же было далее? Ежели мы правильно рассудили, что это Басманов нас вызвал, а затем, видя, что ошибся в

неких своих намерениях, убрать решил по-хитрому, но и здесь опростоволосился, то получается, что он дважды виноват, провалив дело важное, нам пока неведомое. Должно было в этом случае произойти событие из ряда вон выходящее. И такое событие, как вы знаете, тут же последовало. Сам Малюта срочно отправился в дом к Басманову, чего он ранее и впредь не делал никогда. Наверняка Малюта от Басманова каких-то действий суровых в оправдание потребовал. Решили мы тогда, что Басманов мстить кинется, но не нам, поскольку в открытую они до сей поры нас почему-то тронуть не решались. Значит, на Степане они гнев свой выместить должны были. И точно: ринулись опричники в слободку, но, на наш отряд натолкнувшись, отпрянули. И опять-таки они с нами в честный бой вступить не осмелились и затихли до поры до времени, другую пакость замысливая. Мы же попытки продолжили в московской страже отыскать предателя, причем самостоятельно. Степа-то с нами в душе согласен был, что переметчик в его начальстве имеется, но, по-видимому, честь стражницкую блюдя, сам решил его отыскать и разоблачить, без посторонних свидетелей. Когда Разик на разводе публично начальников стражи в утечке сведений и нерадении обвинил, произошло событие ужасное и загадочное. Мимо нашей засады, проспавшей якобы, в усадьбу боярскую просочилась неведомо как шайка разбойников, устроила резню кровавую, но сама была потом истреблена споро и поголовно отрядом опричников, который тоже чудесным образом мимо нашей засады в усадьбу проник. Так почему же опричники, первый раз на нашей памяти, такую сноровку и самоотверженность проявили, грудью встав на защиту отнюдь не ближнего боярина? Почему, кстати, атаман разбойничий Чума, ранее людей никогда не резавший поголовно, сие злодеяние внезапно учинил? Тут все на свои места встанет, если предположить, что опричники сами людей в усадьбе умертвили, а затем разбойников в засаде встретили и перебили поголовно, чтобы на них злодеяние свалить. Но тогда признать следует, что точно знали они и о времени, и о месте нападения. От кого и как? И почему атаман опытный столь странным образом в усадьбу полез, как бы нарочно шею в петлю сунув? Видать, приказал ему кто-либо, кого он ослушаться не посмел.

Кирилл сделал паузу, хлебнул бодрящего отвара, предложил всем последовать его примеру. Трофим машинально выпил из расписного деревянного ковшика приятную освежающую, уже слегка остывшую жидкость и вспомнил, что в первой с ним беседе Хлопуня, говоря о самовольстве Чумы, ни словом не упомянул опричников, а говорил о подоспевшей московской страже. Кто врет? Кирилл, ничего не знавший о том разговоре с Хлопуней, или Хлопуня, гордившийся своей осведомленностью, а тут упустивший столь важное обстоятельство? И Степан, убеждая брата не верить Хлопуне, настойчиво расспрашивал о том, стража ли навалилась на Чуму со товарищи, или же засада их в усадьбе ждала?

– И происшествие сие немедля широкой огласке было предано, аж с приглашением иноземных посланников, и так представлено, что, кроме опричников, никто с разбойным людом, Русь терзающим, справиться не в силах! По всему видать, это часть единого замысла, пока нам до конца неведомого, но в том числе и против нас направленного. А далее произошло следующее. Такое дело громоздкое, где много людей задействовано, долго в тайне не удержать. И скорее всего, Степан нашел предателя да с начальством подозрениями поделился. Десятник наш мне поведал, что после совещания на утреннем разводе Степан остался один с Коробеем беседовать. Да не тому он, видать, доверился. Коробея ведь, с опричниками обнимающегося, затем Михась на пиру царском видел, на который не всякого боярина пригласят, и пир сей был затеян в том числе как расправа с другом Степана, к коему он о мщении взывал. Когда же нападали на слободку изверги, то не боялись, что мы вновь на выручку ринемся. Знали они, что в это время мы друзей своих, на окраинном рынке в спину убитых, оплакиваем да облаву убийцам их чиним. А откуда же опричники о сем проведали заранее? Да потому, что сами же все и устроили. Как – не знаю пока. Но наверняка здесь какая-то хитрость и подлость тайная замешана. Даже не всем опричникам сия тайна ведома. Только самые доверенные люди в той мести, на нас обрушенной, участвовали, поскольку по рассказу Дымка лишь один окольничий при его прикосновении к подсумкам с гранатами в ужас приходил. Полагаю, что видел он, как его дружков в клочья разнесло, когда то ли они с поверженных бойцов наших снаряжение снимать принялись, то ли когда Серко, умирая, сумел подсумок расстегнуть и гранату в действие привести, подорвав себя и злодеев. Потому и у князя Юрия они, бойцов наших тем же непостижимым способом убив, обшаривать побоялись и оружие и снаряжение их не тронули. А далее…

Но речь дьякона внезапно была прервана Трофимом, который вскочил с лавки с криком: «Люди добрые, виноват я перед братом родненьким, ведь этот упырь, Хлопуня, с опричниками заодно!»

Трофим уже несколько минут

не слушал рассуждений Кирилла, поскольку при известии, что оба злодеяния и в слободке и на окраинном рынке произошли одновременно и были направляемы одной рукой, словно пелена упала с его глаз. Будто въявь увидел он Хлопуню, заново услышал его слова о том, чтобы сегодня не соваться в плотницкую слободку и на окраинный рынок. Вспомнил Трофим и прямой запрет Хлопуни трогать опричников, продиктованный, как он думал раньше, простой осторожностью, и осознал наконец туманные намеки атамана, что не без его ведома делалось дело в слободке и на рынке. Виновен подлый главарь разбойников в связях с кромешниками, в смерти веривших ему Чумы со товарищи, а также в гибели брата! И Трофим доверился гаду подлому, хотел у него найти правду и управу на злодеев!

Трофим кричал что-то, порывался ринуться куда-то, отомстить Хлопуне за брата, за обман коварный его надежд праведных. Он почти не ощущал рук леших, бережно, но твердо удерживавших его. Трофиму запрокинули голову, поднесли к губам серебряную чарку. Поневоле глотнув обжигающего снадобья, он почти сразу ослаб, опустился на лавку и, как будто издалека, услышал ласковый голос дьякона:

– Успокойся, друг, натерпелся ты вдоволь, отдохни пока, а утро будет вечера мудренее.

Трофим провалился в забытье и не почувствовал, как его осторожно подняли и отнесли в небольшую горницу, положили на мягкую постель.

– Ну, вот, пожалуй, появилась у нас надежда хоть с главарями разбойников покончить вскорости, – прокомментировал произошедшее дьякон, продолжив совещание после вынужденного неожиданного перерыва. – Но положение наше собственное от этого вряд ли существенно улучшится. Давайте анализировать события далее (после того как увели Трофима и остались только свои, дьякон вновь принялся вставлять в свою речь иностранные слова, имеющие зачастую более точное значение). Итак, опричники принялись убивать наших людей каким-то непостижимым для нас способом, уничтожили Степана – нашу главную опору из местных, и похитили княжну. Думается мне, что выследили они ее поездки к нам вкупе с поездками Дымка к князю Юрию и догадались, что она невеста нашего командира. Потому ее и не убили вместе со всеми, а взяли в заложники, очевидно намереваясь впоследствии шантажировать командира. Вспомните, что, по словам Катерины, Басманов-младший велел своим приспешникам княжну не трогать, ибо она им несколько дней живой может понадобиться. Видать, что-то важное они затеяли и нас нейтрализовать хотят. А больше они никого не опасаются, поскольку среди бела дня, внаглую и на слободку, и на усадьбу князя налетели, даже не таясь особенно, хотя, конечно, страже, как всегда, про разбойников мифических поведали. Так что следует ожидать дальнейших событий. Самое поганое, что, по-хорошему, надобно не ожидать очередной пакости, а самим атаковать. Но вот где и как – пока я сообразить не могу. Может, кто из вас что присоветует?

Дьякон с надеждой обвел взглядом присутствующих. Но лешие молчали. Если даже отец Кирилл, знаменитый своим аналитическим умом и великолепным предвидением, не мог до конца разобраться в обстановке, то остальным совсем уж нечего было сказать. К тому же у Михася после испытанного им за день возбуждения и перенапряжения наступила вполне естественная и здоровая обратная реакция, усиленная последействием принятого отвара, и он на глазах присутствующих стал засыпать, почти сползая с лавки.

Кирилл, по-доброму усмехнувшись, велел нескольким своим особникам, присутствовавшим на совещании, в нарушение правил отвести смертельно уставшего бойца не в блокгауз первой сотни, расположенный довольно далеко, а в соседнюю комнату и уложить там.

Когда все присутствующие стали покидать совещательную палату, Кирилл задержал молодого сотника, ласково положив ему руку на плечо, и произнес обычное присловье леших:

– Ничего, командир, прорвемся! Питаю я некоторую надежду на предстоящую беседу с княжной. Наверняка она что-то видела и свет прольет на то, как опричники в усадьбу проникли, трех бойцов наших поубивав. До рассвета часа два осталось, пусть княжна отдохнет пока, а на рассвете придется ее разбудить да расспросить подробненько, чтобы информацию, от нее полученную, реализовать как можно раньше, пока противники наши не очухались…

Ни Кириллу, ни Дымку и в страшном сне не могло присниться, какую именно информацию сообщит им вскоре княжна.

Отряд леших в усадьбе Ропши спал. Разумеется, за исключением часовых и караульных в бодрствующей смене. Спал Михась мертвым сном в комнате отдыха особников, спали Катерина и княжна в девичьей светелке, Разик и Желток в своем блокгаузе, Дымок в тереме боярина. Даже дьякон Кирилл прилег на лавку прямо в дежурной комнате и привычным усилием воли заставил себя заснуть, чтобы дать отдых и душе, и телу. Уставшие и морально, и физически, бойцы не видели снов, не вскрикивали и не метались от страшных переживаний за погибших друзей и соратников. Они набирались сил для предстоящей схватки, частью подготовки к которой был крепкий и здоровый сон. Даже княжна, пережившая плен и кровь, рекой лившуюся у нее на глазах (о гибели родителей она еще не знала), впала в спасительное глубокое забытье после того, как выпила, не раздумывая, предложенный ей отвар. И когда Дымок разбудил ее перед самым рассветом нежным прикосновением, она чувствовала себя вполне здоровой и отдохнувшей, способной пережить горечь тягостных воспоминаний о вчерашнем кошмаре.