Западня (сборник)
Шрифт:
Вместе с тем прослеживается и второе значение слова. Оно заключено в корне "бел-, бол-" и в языках индоевропейской семьи тождественно понятиям "раздуваться, расти", а также «блестеть». Например, в русском языке мы встречаем и «бл-еск», и «бол-ыпой». Причем слова эти наши — прямая ветвь не только из праиндоевропейского языка, но и из предшествовавшего ему так называемого бореального праязыка.
Слова «бол-ыпой», так же как и несколько измененное "вел-икий, вел-икан, вел-ичие" пришли к нам безо всяких кружений, прямым наследованием из бореального корневого сочетания согласных «Б-Л-», означавшего "высоту, величину, крупность". Для сравнения скажем, что и в санскрит это сочетание попало, преобразовавшись со временем в «бал-а», с теми же значениями — "крупность, массивность,
Как оказалось в дальнейшем, при рассмотрении разошедшихся слов с общей корневой схемой, почти во всех случаях они несли вместе с новыми значениями и старые. Не зря же мы иногда сравниваем «большого» человека с горой, то есть «холмом» и так далее.
Не вдаваясь в лингвистические премудрости, следует сказать, что ученые в результате попыток осмысления частично утраченного праиндоевропейского слова, выявили, что за ним проглядывается нечто большое, блестящее (чешуей? шерстью? от влажности, намоченности?), раздувающееся, поднимающееся в рост или даже подпрыгивающее, может, взлетающее, живущее под землей или в холме и охраняющее подземные богатства. Если первые определения достаточно конкретны и жизненны, то последнее — по части охраны богатств — конечно же, субъективно, это уже чисто человеческое представление. Но в любом случае из описанного наша фантазия рисует нам образ некого явно злого существа — этакого Змея-Горыныча, проживающего в подземных или скальных пещерах и стерегущего там злато в сундуках.
То есть вырисовывается образ того самого «змея», которого по всем понятиям и обязан настичь и убить «громовержец». Но есть одна маленькая загвоздка. Говоря о «беллере» и прослеживая его корни, мы упремся в одно несоответствие: из праиндоевропейского следует, причем вполне определенно, что змей, противник бога-громовника обозначается как «эгхи-» или «агхи-» (абсолютно точное звучание, само собой, передать невозможно, но для представления о разнице звучаний имеющегося вполне достаточно). Как же так? Почему? Ну, конечно, слово могло быть и заменено в процессе эволюции образа — такое происходит сплошь и рядом. Могли быть и иные причины. Могло быть и так, что произошло слияние разных образов, воплощающих абсолютное зло и вредоносность. Слияние образов — путаница их обозначений, или же замены, подмены, совмещение? Тут надо разбираться конкретно. И мы со временем увидим, что как и в одно очень краткое сочетание согласных могло вместиться несколько образов, так и в один образ могли слиться два или несколько сходных по «опасности» и — «вреду» образов вполне конкретных носителей зла.
И эти носители зла не носились где-то в параллельных вселенных, создаваемых воображением, а жили бок о бок с самим человеком.
Мы знаем, что чудовищ самого устрашающего вида можно встретить в сказках всех народов. А если говорить про Европу, так в ней для Змиев-Драконов никогда не существовало ни границ, ни паспортных режимов, ни лзыков, ^ ни наречий — эти вездесущие мифологические^ твари бытовали и бытуют в легендах и сказках от Пиренейских гор и до Уральского хребта, от разместившейся чуть ли не на макушке Земли Исландии и до вулканического, загубившего не одну цивилизацию древности Крита. И везде эти злобные твари кого-то умыкают самым непорядочным образом, что-то похищают, уворовывают с тем, чтобы потом стеречь бдительно и со всем тщанием. А кончается дело непременной битвой и поражением злого чудища, получающего по заслугам на радость как рассказчику-повествователю, так и слушателям, жаждущим торжества справедливости.
Нетрудно и запутаться в таком обилии драконов и змеев-горынычей! И потому нам надо быть начеку, не поддаваться излишним вывертам фантазии. А иначе она нас заведет в такие непроходимые и гиблые болота, что не только искомого не найдешь, а и сам заплутаешь да погрязнешь в трясине.
Но, вперед — по следам Беллера!
Ближайшие соседи-беллероносцы на Балканах — румыны, албанцы. У первых существует поверье о слепой змее, которая раз в год превращается в злобного драконообразного Балаура. Этот Балаур
Сделав еще несколько шагов на север, мы потеряем след никаких беллеров и буларов! Чтобы обнаружить очередного змееподобного и лингвистически сходного родственника, нам придется пересечь весь континент с юга на север — или обогнуть его морским путем — и добраться до Ирландии.
На древней земле, сохранившей отголоски кельтской цивилизации, мы встретим собрата «малоросского», гоголевского Вия, подслеповатого и так же убивающего взглядом. Зовут чудище Балором. Он является отпрыском богов, внуком божественного Нега. Балор возглавляет воинство демонов-фоморов. Предание-сага, называющаяся "Битва при Маг Туиред", описывает бой между фоморами и кельтскими божествами — племенами богини Дану.
К тексту саги приложили не в одном поколении руку пересказчики и переписчики — так изукрашены и расцвечены события. И все же сквозь пестрые краски пробивается древний мотив все того же мифа о борьбе богагромовника со змием. Правда, надо сразу же сказать, что мотив очень измененный — видно, сюжет попал к древним ирландцам не из первых рук. Но тем не менее у исследователей нет сомнений, что описанная битва Балора с Лугом — очень искаженным «громовержцем», это отголосок все того же основного мифа индоевропейцев.
Сага повествует: "Сошлись в битве Луг и Балор с Губительным Глазом. Дурной глаз был у Балора и открывался только на поле брани, когда четверо воинов поднимали его веко проходившей сквозь него гладкой палкой. Против горсти бойцов не устоять было многотысячной армии, глянувшей в этот глаз… Когда ж подняли веко Балора, метнул Луг камень из пращи и вышиб глаз через голову наружу, так, что воинство Балора узрело его. Пал этот глаз на фоморов, и трижды девять из них полегло рядом…" Описание одноглазого Балора впечатляет.
Но Луг, доброе божество кельтов, побеждает чудище, которое, как ему и положено по основному мифу, крадет коров и быков и проживает где-то далеко, в холмах. Свершается возмездие.
Может, Балор и есть тот, кого мы разыскиваем? На роль змея-умыкателя он годится по всем статьям. Но детали свидетельствуют, что сага крайне далека от архаики. Взять детали свидетельствуют, что сага крайне далека от архаики. Взять хотя бы орудие убийства — здесь таковым является праща. Но это позднее наслоение. Первичен в мифе сам камень, ибо первогерой-громовержец убивает врага именно метко брошенным камнем. Брошенным, а не выпущенным из пращи! Хотя, конечно, уже само наличие камня, попавшего Балору в глаз, говорит за себя. Вспомним, что в греческом варианте мифа герой побивает Химеру-Беллера стрелами — то есть и там прослеживается явная вторичность. Хотя, разумеется, «стрела» может быть в свою очередь образом, ибо стрелы стрелам рознь — "каменной стрелой Перуна" из лука не выстрелишь. Длинные стреловидные камни, и особенно найденные в тех местах, где когда-то ударяла молния, назывались у славян «перунами» или "перуновыми стрелами".
Слепота и убийственный взгляд поневоле подталкивают нас к упоминавшемуся уже Вию. Был ли такой персонаж в славянской мифологии? Или это порождение фантазии Николая Васильевича Гоголя?
Сам писатель неоднократно говорил, что ничего почти что и не добавил — и само предание было народным и образ чудовища Вия. Как утверждает эциклопедия "Мифы народов мира": "По русским и белорусским сказкам, веки, ресницы или брови Вия поднимали вилами его помощники, отчего человек, не выдерживавший взгляда Вия, умирал". Там же делается вывод о древности образа и его "блуждании по миру". С последним нельзя не согласиться, мы видим разительное сходство с Вием хотя бы тоже одноглазого коренастого уродца Балора. Но в том, что не Балор послужил прообразом Вия, сомнений нет.