Западня. От него не сбежать…

Высоцкая Мария Николаевна

– Чувства к тебе.

– Он хотел, чтобы я расплатилась телом сегодня ночью. Это похоже на чувства? – вскидываю бровь.

– Ты… – Ромка подается вперед, но я проворно остужаю его порыв. Упираюсь ладонью в его грудь. Удерживаю.

– Нет. Это была лишь издевка, чтобы лишить выбора и выставить меня шлюхой. Именно той, кем он меня и считает, – подвожу итог нашей беседы и очень надеюсь, что мы к этой теме больше не вернемся.

– Значит, остается надеяться, что, когда начнется дележка власти и папочкиного наследства, они друг друга поубивают.

– Остается…

Давай уже сменим тему, – поправляю накинутый на плечи белый халат и поднимаюсь со стула, чтобы приоткрыть окно. Слишком душно, стоит проветрить.

Из больницы выхожу к обеду. Сначала сижу с Ромкой, потом долго общаюсь с врачом, благодарю, конечно же материально. Оплачиваю отдельную палату и сиделку. Возможно, последняя – лишняя, но я воспитываю Рому сама и, конечно, докучаю ему гиперопекой. Ему было девять, когда родителей не стало, а мне едва исполнилось восемнадцать. У меня нет никого ближе и роднее, чем он.

На подходе к собственному подъезду замечаю черный «Хаммер». Я никогда раньше не видела здесь этой машины – немного настораживает. На этаж поднимаюсь пешком, впрочем, я делаю так всегда. С определенного момента, конечно, и на то есть свои причины. Аккуратно дергаю ручку собственной входной двери, и она оказывается закрыта. Выдыхаю. Проворачиваю ключ и забегаю в квартиру. Оглядываюсь, почти на цыпочках перемещаясь в кухню, она соединена с гостиной, не слишком большое пространство, но места хватает.

– Пусто, – бормочу себе под нос, наконец-то стягивая с плеч кожаную куртку. Сегодня значительно похолодало, не зря всю ночь лил дождь.

Вытаскиваю из холодильника запеченное мясо и ставлю тарелку в микроволновку. Она старая и до ужаса громкая. Под ее шум невозможно расслышать, например, шум шагов или то, как в моей спальне открылась дверь. Услышать нельзя, но вот ощутить на своей спине взгляд – можно.

Пальцы практически на автомате сжимают нож, он лежит на столе, совсем близко. Зажмуриваюсь и резко разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, размашисто вытягиваю руку с холодным оружием вперед. Не успеваю сориентироваться, а лезвие уже упирается в плечо черного пиджака самым кончиком.

– Совсем дура? – громкий бас сотрясает мою маленькую квартирку, а его владелец выдирает нож из моей руки. Бросает на пол, и я морщусь от звука падения металла.

– Зачем ты пришел?

Глава 3

Откуда у него ключи, не спрашиваю. Но в голове ставлю заметку, сменить замок.

– Точно не за этим, – Клим смотрит на нож и отходит в сторону. Отодвигает пальцем тюль, висящий на окне, бросает взгляд во двор и резко задергивает штору.

Осматривает комнату презрительно, чуть дольше задерживая глаза на фото, которые висят на стене над угловым диваном. Семейные фото.

– Узнаю брата, раскошелиться на нормальную хату явно не про него, – озвучивает свое заключение.

– Это моя квартира, – упираюсь взглядом в мужской подбородок. В глаза намеренно не смотрю. – Виктор не имеет к ней никакого отношения.

Эта квартира – еще одна моя петля. Ипотека.

Клим

хмурит лоб, поворачивается вокруг своей оси, будто после моих слов оценивает здесь все по-новому. Между братьями всегда были разногласия и девять лет разницы. Да и братьями они были лишь на словах. Мать Клима вышла второй раз замуж за отца Виктора. Странная семья, они плохо ладили между собой, но на каждом сборище хотели показать обратное. Все, все кроме Вяземского. Тогда он еще тоже был Мельниковым. Фамилия, которой его с барского плеча наградил отчим.

А потом появилась я и все стало только хуже. Моя слепая любовь к Вите оказалась триггером для Клима. В день моего восемнадцатилетия Виктор сделал мне предложение. Конечно, это было заранее обговорено с отцом, отчасти тот брак был договорным, но я так помешалась на своем женихе, что подобная формальность меня вовсе не смущала.

Все прошло пафосно, но до безумия романтично. После помолвки Клим пожелал мне не быть такой дурой. А ночью следующего дня мои родители попали в аварию, разбились насмерть. Тогда-то все и изменилось.

– Так зачем ты пришел? – повторяю чуть громче, но он не реагирует на мои вопросы.

– Где твое гостеприимство, Лу-у-иза? – растягивает мое имя. – А как же предложить гостю кофе? – прикладывает пальцы к подбородку, и полы его пальто разъезжаются, открывая моему взгляду рукоятку беретты.

– Закончился, – нерв на моем лице дергается.

– Чай, я так понимаю, тоже? – его голос сочится иронией, а я желаю лишь одного – пусть он уйдет. Сейчас. Скажет, что ему от меня нужно, и свалит отсюда куда подальше. Рядом с ним я чувствую себя гадко. Это вина или же отвращение после тех вещей, что он вчера говорил, а может, и тех, что делала я сама все эти годы…

– Тоже.

– Жаль, а я надеялся на нормальный диалог. Мне кажется, я был к тебе более радушным. Разве нет?

– Когда принуждал к сексу? – загибаю пальцы на правой руке. – Или когда назвал шлюхой?

– Ты обиделась? Не принимай так близко к сердцу, – очередная усмешка. Клим упирается ладонью в спинку стула и выдвигает его из-за стола. – Присядь.

Он смотрит на меня пристально, как бы приглашая взглядом сесть на этот чертов стул, но мои ноги приклеиваются к полу. Не могу сдвинуться с места.

– Садись…

Он не повышает голоса. Наоборот, говорит настолько спокойно, практически без каких-либо эмоций. И вот это пугает куда больше. Когда человек так хладнокровен, от него стоит ожидать самого худшего.

Выставляю ногу вперед и проезжаю подошвой тапочка по плитке, которой отделан кухонный пол. Клим внимательно следит за каждым моим движением и, когда я оказываюсь рядом, придвигает стул ближе. Киваю в знак благодарности, медленно оседая. Вяземский не убирает руку со спинки. Костяшки его пальцев касаются меня где-то в области лопатки. Именно там становится особенно горячо. Чувство, что мне на кожу льют раскаленный металл. Клим давит своим присутствием, нависает надо мной, от него пахнет улицей, резковатыми духами с явными нотками черной смородины, табаком и дождем.