Западня
Шрифт:
— Все готово, — позвал его Джим, дав наконец наркоз пациенту. Веселая низкорослая новенькая медсестра, молодая женщина с Ямайки, покачивала огромными бедрами в такт какой-то мелодии, звучавшей, должно быть, в ее голове. Остальные ассистенты стояли, ожидая его, непроницаемые под своими масками.
— Под какую музыку вы танцуете? — спросил он медсестру, делая надрез в брюшной полости пациента.
— Я ничего не слышу, — ответила медсестра, и ее колоссальный бюст заколыхался от смеха. — Вам, наверно, такая музыка не нравится, мистер Вудрот?
— Вудрафф… Вы постоянно
— А почему я должна возражать? — явно непонимающе ответила сестра. — У каждого свое мнение. Я не в обиде, — она усмехнулась и продолжила покачивать бедрами.
Такой ответ, лишенный всякого раскаяния, сразу улучшил его настроение. Черт, действительно, им тут совсем не помешает немного такой неанглийской чувственности, а то все такие хмурые! Они продолжали работать в молчании, танцующая медсестра мастерски справлялась со своими обязанностями.
— Чертова Шейла! — еле слышно прошептал Давид, швыряя в лоток удаленный аппендикс.
— Вы что-то сказали? — сестра подняла на него глаза.
— Нет, ничего.
Она подала ему инструмент, и Давид на мгновение уставился на него, с трудом соображая, для чего он нужен. Он вдруг понял, что неясные мрачные предчувствия вызывает не письмо девочки с ее странными утверждениями, а сама Шейла Хейли. Если эта женщина подговорила на написание письма свою дочь (если у нее вообще есть дочь), то у него точно будут неприятности, в этом Изабель права. Но почему она решила сделать это только теперь, через четырнадцать лет, когда он находится на другом краю света? Наверное, у ненависти нет границ во времени и пространстве. Внезапная дрожь пробежала по его шее и плечам.
— С вами все в порядке? — спросила сестра. Джим выглянул из-за перегородки. За масками невозможно угадать, о чем они подумали. И Джим, и медсестра — он даже не знал ее имени — казались обеспокоенными. Давид склонился над операционным столом и постарался сосредоточиться. Прежде чем начать зашивать брюшную полость, он тщательно проверил впадину вокруг кишки во избежание дивертикула Мекеля. Предстояло проделать очень кропотливую работу, чтобы остался только едва заметный шрам. У пациентки, девушки лет двадцати с небольшим, был очаровательный гладкий животик. Она останется довольна.
Давид снял перчатки и халат и направился в комнату отдыха. Он сидел за ноутбуком и заносил записи в медицинскую карту пациентки, когда в дверях появился Джим, неуклюжий и привычно сутулый.
— Все нормально? — как бы между прочим спросил он, наливая в чашку густой черный кофе из автомата.
— Да… А что? — Давид поднял на него глаза.
— С тобой все в порядке?
Неужели так заметно, что ему трудно сосредоточиться? Джим — один из немногих людей на работе, кто хорошо его знал. Он знал об их с Изабель проблеме, о курсе лечения от бесплодия и обо всех неприятностях, связанных с этим.
— Да, отлично, — солгал Давид и снова уставился в экран.
— А Изабель?
— Ничего пока. Никак не успокоится. По крайней мере, у нее сейчас много заказов. Ее бизнес расширяется. Грех жаловаться. Кто знает, — рассмеялся он, — может, пораньше
— Не болтай ерунды, посмотри на себя, — возразил Джим и поглядел на свою расплывшуюся талию.
Давид закрыл ноутбук и стал собирать вещи. На мгновение у него возникло желание рассказать Джиму о письме, но вместо этого он толкнул друга в живот и сказал:
— Садись на велосипед, дружище, и не трать время на пустые разговоры.
На самом деле ему не хотелось идти домой. Такие проблемы нельзя просто отложить в дальний ящик. Изабель будет говорить об этом весь вечер. Они будут перечитывать письмо в поисках каких-нибудь зацепок. Будет еще уйма вопросов, а ему больше нечего добавить.
Он медленно шел по коридору, забрел в мужской туалет и закрылся в кабинке. Поставил чемоданчик на пол и уселся на крышку унитаза. Кто-то вошел, отлил, шумно кашляя и сплевывая, потом открыл кран. Давид смотрел, как пара ног в шлепанцах прошаркала мимо его кабинки и исчезла. Как глупо! Что он здесь делает? Он же может посидеть в столовой, или на скамейке в парке, или, еще лучше, в пивной за кружечкой пива.
Он уронил голову на руки. Из всех возможных мест — Лосиный Ручей!.. Крепко зажмурившись, он пытался вспомнить этот городок, но перед мысленным взором представали только ледяные просторы.
Давид всегда старался избегать воспоминаний о причине, по которой он вообще туда поехал, — тот случай, который много лет назад вынудил его бросить успешную хирургическую карьеру и отправиться в эту Богом забытую дыру, куда ни один человек в здравом уме не поедет добровольно. Но воспоминание о катастрофе никогда его не оставляло. Оно всегда было тут, в уголке памяти. И это была одна из причин, по которым он никогда не рассказывал о времени, проведенном в канадской глуши.
Отправляясь туда, он наивно надеялся, что Лосиный Ручей станет убежищем от чувства стыда. Он так отчаянно хотел убежать, спрятаться и не представлял, что его ожидает. Единственной его целью было убежать как можно дальше, в самое отдаленное место на Земле, которое только можно выискать.
Глава 2
Лосиный Ручей, 1992
Давид так вцепился в подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. Крошечный самолетик, казалось, падал на землю вертикально вниз, потом запрыгал по бетону, как галька по поверхности пруда. Наконец он круто развернулся, прежде чем затормозить и остановиться возле края взлетной полосы. Давид только тогда выдохнул, возблагодарил Всевышнего и потряс руками, восстанавливая кровообращение.
Он забрал свои вещи и улыбнулся крепкой стюардессе, которая решительно проводила его и трех других пассажиров к трапу. Нужно было торопиться, так как самолет летел дальше, на остров Резолют — последний форпост на пути к Северному полюсу. Давид вышел из самолета, жара стояла неподвижной стеной. Воздух был густой, ни дуновения ветерка. Уже через мгновение он почувствовал, как кожа становится влажной и липкой. Непрерывный тихий гул пронизывал тишину, вероятно, жужжали насекомые, хотя их не было видно.