Западня
Шрифт:
— Зачем ей были нужны деньги?
— Ну, зачем? На что-то там… На туфли, что ли. — Он дернул щекой и достал из пачки еще одну папиросу. — Эта чухна разве даст девчонке на туфли?
— Вы про ее отчима говорите?
— Про него. Родной дочке — все что хотите! А моей — шиш!
— Это Ольга так сказала?
— А то бы я сам не понял! Я дал ей четыреста рублей.
Больше уж никак не мог. Она сказала — отдаст, но я разве взял бы?! Никогда! Так и сказал — бери, это тебе подарок.
— Вы с ней о чем, кроме денег,
— Она посидела у меня… Недолго, правда. Жаловалась, что в институт трудно поступить без денег. Что в театре каком-то играет. Я еще хотел сходить посмотреть, потом подумал — ну его, не пойду… Только опозорю ее. Думаете, я не понимаю, что я ее позорю? Знаю! Такой папаша… Конечно, чухна куда как лучше. Тот непьющий, чистый такой… Как хряк-медалист. И такой же гордый. Я, мол, царь, вы все — говно! Фамилия у него знаете какая?
Следователь сказал, что знает. Он поинтересовался — не жаловалась ли Ольга на отчима. Может, были какие-то конфликты?
— Она не пожалуется, — нежно и слезливо произнес отец. — Она не такая… Была. А, черт!
Он допил то, что оставалось в бутылочке. Покосился на следователя:
— Погодите… Откуда у меня бутылка? Это я вашу пью, что ли? Ладно, я сейчас сбегаю, куплю…
Следователь усадил его на место:
— Потом купите. Все равно пить не буду, я на работе.
Вы с дочерью часто виделись?
— Да нет… Совсем не виделись, — с прежней слезливой интонацией запричитал тот. — Ее против меня настроили. Алка и этот ее боров. Ну, конечно! Я ж по-немецки не умею… Куда мне!
В конце концов он довольно связно пояснил, что в начале мая дочка явилась к нему после двухлетнего перерыва. И кстати, просила ничего не рассказывать маме.
— Я и не стал бы. Что ж я буду своего ребенка закладывать!
— Ну а когда узнали, что дочь пропала, тоже не рассказывали?
— А какое это имеет отношение? — запутался он. — Она же не у меня пряталась. Да я и не переживал. Знал, что вернется.
— Почему же? Вот ее мать, например, переживала.
Обратилась в милицию. И отчим переживал.
Ватутин взвился:
— Он-то? Хрен вам! — И туг же осекся, забормотал:
— Господи, что же это… Родного ребенка убили… Я на похороны пойду! Пусть они что хотят говорят, а я пойду! Не имеют права запретить!
Он схватился за пустую бутылку и отдернул руку, будто обжегся. "
— Я все-таки сбегаю, ларек тут рядом.
Следователь покачал головой:
— Так уж это необходимо? Лучше бы мне помогли, подумали. Вспомнили, о чем вам дочка рассказывала.
Тот мучился, ерзал на продавленном матраце, сжимая огромные темные кулаки «Пустой
— Ну а про своего парня Ольга рассказывала? — закинул удочку Балакирев. По личному опыту он знал — такие, взятые с потолка вопросы иногда мобилизуют память алкоголиков. Те зачастую не подозревают, что запомнили что-то, и без посторонней помощи им не справиться.
— Про парня? — глупо переспросил тот.
— Ну, у которого шикарная машина.
— Разве у него машина? — озадачился Степан Арсеньевич. — Не помню… Может, и есть машина. Она говорила, что торопится, что ей надо встретиться с каким-то другом. Потому и не стала долго сидеть.
Как ни бился Балакирев, больше ничего выудить не удалось. Он сунул блокнот в кейс и встал:
— Ладно, еще увидимся, я думаю. Если понадобитесь — пришлем повестку на вахту или позвоним… Кстати… Вы москвич?
— Мама из Загорска, а я москвич. — Хозяин тоже засобирался в путь. Он шарил по карманам, потом, опасливо взглянув на следователя, запустил руку под матрац.
Извлек оттуда тщательно сложенную сторублевку.
— От себя же и прячу, — смущенно пояснил он. — Ну и от гостей. Тут всякие ходят.
— Что ж вы живете в общаге? — поинтересовался следователь, наблюдая, как Ватутин запирает свою капризную дверь. — Квартиру жена отняла при разводе?
— Ну, какое! — возмутился тот. — Алка хоть и стерва, но не настолько же… У меня после разъезда комната осталась. Хорошая комната.
— Пропили? — просто спросил следователь.
— Да как сказать… Вроде бы не пропил, а потерял.
Прописал там одну бабу… Женился на ней. Надоело одному мыкаться. Да только какая она жена; так… Название одно! Не мог я с ней жить. Она меня не понимала. Нашел вот работу с жильем. Ничего… Живу. Меня тут временно прописали.
«Живешь, пока у тебя руки двигаются. — Следователь шел чуть позади Ватутина — тот шустро устремился к вахте, сжимая в кулаке деньги. — А когда совсем сопьешься — прямая тебе дорога в бомжи».
На вахте Балакирев немного задержался. Он спросил, фиксируют ли здесь гостей, которые приходят в общагу.
— А как же. — Вахтер с торжеством развернул журнал. — Обязательно. Данные паспорта, к кому пришел, сколько пробыл. После одиннадцати всех — вон. А то бы у нас тут пол-Вьетнама ночевало бесплатно.
— Поглядите, кто приходил к Ватутину где-то в первой декаде мая. Особенно гостей женского пола.
Вахтер ухмыльнулся и перелистнул несколько страниц:
— Женский пол к нему не ходит. Он уже не интересуется этим Дружки бывают в основном. Хотя… Да, была тут девица какая-то. Интересная такая блондинка. Он говорил — ДОЧЬ.