Западный край. Рассказы. Сказки

Хоай То

Вот уж который год люди обходились без обновок, и все-таки к празднику многие исхитрились принарядиться. Девушки из красных мео щеголяли в расшитых юбках, цветных накидках и пестрых платках с бахромою, а те, что были из белых мео, выбрили виски и накрутили вокруг головы белые тюрбаны — ровнехонько, без единой складочки. Парни надели короткие черные рубахи, затянули синие кушаки и повязали вокруг головы белые платки.

В доме А Фу тоже толкли рис на пироги. Впервые в жизни к Новому году были у них в доме мясо и водка. И потому они встречали праздник веселые и счастливые, как дети.

Поутру

парни и девушки из деревни поднялись в гости к А Фу — поздравить хозяев и угоститься. Чашка с водкой ходила из рук в руки вокруг очага, где тлели пахучие сосновые дрова; отхлебнув глоток, гость отдавал чашку соседу, а едва она опустеет, по кругу идет уже новая.

А потом все запели:

Не любишь меня ты, вот отчего пао упал наземь…

Когда туман стал расходиться, парни и девушки отправились в горы.

Они ушли, но их песни и смех, звуки свирелей и крепкий дух водки, казалось, все еще наполняли хижину. Ми и А Фу остались одни. Хмель ударил им в голову.

Ми сидела у очага, щеки ее раскраснелись; она, молча помешивая угли, пекла коржи. Ей вспомнилась вдруг пора ее девичества, давние дни, когда она, впервые отведав водки, вот так же ворошила угли в очаге, а вокруг парни с подружками — ее одногодки — играли на свирелях, смеялись и пели. Семья их была очень бедной, и Ми досталась от матери одна только юбка, латаная-перелатаная, да старая душегрея. Но все равно она чувствовала себя счастливой. Только девичьи годы ее оказались недолгими, промелькнули, и нет их — как солнечный зайчик. А потом угодила она в дом Па Ча… Тяжко… Нет, не желала она вспоминать те мрачные годы! Но и по сей день виделось ей иногда злополучное квадратное оконце, за которым она изо дня в день, из года в год видела лишь зыбучий белый туман. Ми глядела на огонь и думала, думала…

А Фу обвязал бечевкой завернутые в листья коржи, подошел к очагу и сел рядом с женой.

— Пойдем погуляем, — предложил он.

— А может, дождемся А Тяу и прогуляемся все вместе? — И, помолчав, Ми добавила: — Сколько уж лет мы с тобой не играли в пао, не брали в руки свирель. Люди небось засмеют…

— Вот еще, никому и в голову не придет смеяться над этим.

Ми знала, он прав, но все-таки спросила:

— У тебя даже нет серебряного обруча, да и я вся пообносилась, прилично ли так выйти на люди?

— Да при чем здесь это? — А Фу рассмеялся. — Мы живем теперь в партизанском крае, власть у нас народная, и праздники тоже не такие, как в Хонгнгае. Здесь под Новый год никому и в голову не придет бахвалиться нарядами, затевать драки или умыкать девушек.

Сердце у Ми дрогнуло, и она заплакала. Но это были слезы радости и облегчения. Она протянула руку к свирели, приколотой на груди А Фу; не вытирая слез, поднесла свирель к губам и заиграла любовную песню. Она не играла ее уже лет десять с лишком, но помнила каждое слово:

Я полюбить бы тебя хотела, Только тебе до меня нет дела. Ах, как не хочется мне

домой, Все равно буду твоей женой! Что же мне сделать, чтоб стал ты моим мужем?

А Фу взял в руки кхен и встал.

…Милая, срок гуляния вышел. Шьешь ты искусно иглой, я слышал. Если ты любишь, спокойна будь И отправляйся в обратный путь. Ночь проведем мы потом вместе с тобою.

Мимо дома прошла ватага парней и девушек. Они громко окликнули хозяев:

— Эй, А Фу!.. Вы что, решили одни развлекаться дома?

Кто знает, слышали ли их супруги А Фу? Они с увлечением играли на свирели и кхене. Парни с девушками не стали их дожидаться и отправились дальше, а вслед им летела песня.

Потом А Фу вдруг опустил кхен и вышел из дома.

— Все вроде ушли гулять, — сказал он. — Пойдем-ка и мы. Может, там, на горе, и встретим А Тяу.

Ми взяла связку коржей, перебросила через плечо, и супруги, выйдя из дома, двинулись по тропе в горы.

Ми шла впереди, играя на свирели. А Фу шагал следом и распевал во все горло. Протяжный напев плыл над бескрайними холмами. День выдался солнечный и ясный. Внизу была отчетливо видна огибавшая подножье белая дуга реки.

Они подошли уже к самой опушке, когда А Фу, прикрыв от солнца глаза ладонью, поглядел вниз и вдруг медленно произнес:

— Сукины дети, тэй! Вздумали испортить людям праздник!.. Вон они, валом валят!

А Фу положил кхен на камень и со всех ног кинулся к дому. Минуту спустя он вывел из ворот лошадь и передал Ми поводья:

— Скачи в горы, сообщи обо всем партизанам.

Ми вскочила в седло и умчалась. А Фу тем временем вытащил спрятанное под камнем ружье и прямиком по заросшему тростником склону побежал в Финша.

Парни и девушки, гулявшие в лесу, узнав о приближении неприятеля, тотчас разошлись, как положено: каждый к своей боевой группе.

Но когда отряд подоспел к деревне, солдаты уже ворвались туда и перекрыли все тропы. Нельзя было ни устроить засаду, ни подобраться к врагу поближе. Тогда партизаны забрались на торчавшие вокруг скалы, стали стрелять оттуда и сбрасывать камни. Женщины подносили им боеприпасы.

Солдаты выследили нескольких женщин, окружили их на опушке леса и схватили. Вместе с другими попала в руки врагов и Ми.

Карательная операция в Финша продолжалась три дня.

В первый день солдаты выволокли из домов все добро: женские юбки, деревянные бочки, ручные мельницы с каменными жерновами и свалили все в кучу посреди деревни. Потом они согнали в стоявший поблизости дом всех стариков и детей, которые не успели бежать из деревни.

На второй день они подожгли деревню, прогнали табун лошадей по полям, засеянным овощами и кукурузой, согнали пойманных в лесу буйволов, коров, лошадей и коз, а потом подожгли лесные времянки. Но тут партизаны открыли по ним огонь, и тэй убрались назад в деревню.