Запах неотправленных писем. Пробуждение

Прах Ляля

– Да, что-то вижу, – ответил мистер Беркинс, прижимаясь лбом к стеклу.

– Правда, идеально? Через это окно ребенка, хоть в люльке, хоть в корзине, смогут ставить прямо на подоконник. Да хоть в ящике из-под апельсинов! Помнишь, как нам тогда подкинули на порог больницы перед Рождеством?

– Конечно помню. Еле откачали малыша, еще бы немного, и замерз. Ему даже не догадались подстелить какую-нибудь солому, кинули в одной рваной промокшей пеленке в этот ящик и оставили на холодных ступенях.

Разволновавшись, мистер Беркинс вытер лоб платком с вышитыми на нем инициалами. Платок был уже старый, в пятнах времени, но ни на какой другой он бы его не променял, даже на изделие из тончайшего шелка с золотой окантовкой – ведь буквы «Т» и «Б» когда-то любовно вывела рука Маргарет, единственной женщины всей его жизни, мамы Колина.

Он спрятал платок обратно в нагрудный карман. Вздохнул:

– Однако мы были благодарны и за это: его хоть не выкинули, как старый хлам, на мусорку. Кстати, я говорил тебе, что прямо из больницы ребенка забрала новая семья? Они назвали его Микаэль. Я потом ради интереса глянул в книгу значения имен, которую, между прочим, купил прямо здесь, в магазине старика Гилберта… послушай, ведь точно, она стояла как раз на этом самом подоконнике, среди древних мифов, сложной теософии и старинных трактатов таро… так вот, оказалось, «Микаэль» означает «подобен Богу». А имя, как говорится в той книге, определяет судьбу.

– Нет, ты не рассказывал. Но эта история придает мне еще больше сил, чтобы довести начатое до конца. Папа! – В порыве эмоций Колин крепко схватил ладонь отца и прижал к груди. – Я прошу тебя, папа, возьми деньги у мистера Стюарта, они нам очень нужны! Ты только посмотри, я уже все придумал!

Он выпустил его руку и в потоке нахлынувшего вдохновения принялся показывать то влево, то вправо, то вверх, а отец любовался им, своим взрослым ребенком, и к глазам невольно подступали слезы счастья. Он думал о том, как Маргарет гордилась бы их общим сыном, их «крошкой Колином» сейчас.

– Вот здесь мы установим дверной звонок, – говорил Колин, – чтобы тот, кто принес новорожденного, мог оповестить нас и уйти, а малыш сразу оказался бы в безопасности; здесь повесим табличку, на ней будет надпись вроде: «Спасая других, ты спасаешь себя»; а вот там… Папа, почему ты молчишь?

– Я возьму деньги у Генри Стюарта, Колин.

* * *

«И зачем только я согласилась выйти за этого Скритчера», – написала Фрэнсис в своем дневнике, безмолвном друге, который внимательно слушал, не задавал неудобных вопросов и никогда не вываливал в ответ гору личных проблем.

Чернила почти закончились, поэтому к некоторым буквам приходилось возвращаться и обводить их заново, но встать и пойти за другой ручкой не было никаких сил: токсикоз от новой беременности мучил Фрэнсис невыносимо, уже несколько дней она почти ничего не ела, а то, что удавалось в себя запихнуть, совершенно не хотело там задерживаться. Усталость лежала на ней тяжелым камнем, но когда девушка писала, на душе становилось немного легче, поэтому она продолжила:

«С первого дня нашего знакомства мне было понятно, что это за человек, сколько в нем низости и мелочности. Зачем только я послушалась мать? Почему сразу не поняла, что под своей тревогой за мою судьбу она скрывала лишь желание поскорее избавиться от меня, как от позора семьи, отправив замуж за этого неприятного человека? Впрочем, мне действительно было все равно, куда двигаться и что делать после того, как погиб мой Колин; одна только мысль о маленькой Бэтти держала меня на этом свете. Но я совершенно не хотела, чтобы моя малышка видела свою маму каждый день в слезах, истерзанную этим человеком, который не позволяет мне и слова сказать, каждый раз напоминая о том, что взял меня уже, как он выражается, «брюхатую», а я, тварь неблагодарная, не кланяюсь в ноги ему и его матушке за их безмерную доброту. Как же я устала от них от всех. Почему моя жизнь складывается так, что мне все время приходится жить с людьми, лишенными даже толики душевности? Сначала мои мать и отец, теперь этот человек со своей матушкой… А с людьми, полными благородства и чистоты намерений, жизнь разлучает меня очень скоро и навсегда. Хорошо, что у меня есть Бэтти, ее волшебный смех, ее нежные маленькие ручки и огромные голубые глаза, полные доверия и любви. Когда она смотрит на меня, мне кажется, будто Колин жив, он здесь, рядом и никогда не покидал меня. Любовь не умирает с человеком, которого мы любили. Теперь я это точно знаю. Любовь к Колину исчезнет лишь тогда, когда исчезну я».

Внезапно Фрэнсис обнаружила, что плачет – воспоминания яркой картинкой настигли ее снова.

Она не была на похоронах Колина, поэтому запомнила его живым. Ей рассказывали потом, что туда пришел почти весь колледж, все было организовано по высшему разряду лучшим другом Колина Стивом Стюартом, сыном того самого Генри Стюарта, который стал меценатом и поручителем благотворительного фонда «Ангелы» и благодаря которому «окно жизни» спасло тысячи детей, а теперь спасает миллионы, распространившись по всему миру. В каждой цивилизованной стране одно за другим открываются «окна жизни», и мечта одного доброго мальчика передается дальше из сердца в сердце, даря каждому новорожденному законный шанс.

«Бэтти и сегодня не увидит моих слез. – Фрэнсис насухо вытерла глаза и продолжила писать в дневник: – Вчера к нам зашла Стелла, мать Скритчера, как всегда без приглашения. Они о чем-то долго спорили в гостиной, пока мы с Бэтти играли здесь в лото. Я почти не встаю последние два дня, играю с малышкой прямо лежа в кровати, но ей нравится – ей вообще все доставляет удовольствие, моей любимой хохотушке. Как бы хотелось уберечь ее от всех тягот и сохранить в ней это умение любить жизнь во всех ее проявлениях… Потом Скритчер с матерью вошли в мою комнату; она, надменно оценив обстановку, сказала, что собирается завтра забрать Бэтти на прогулку. И добавила в своей обычной манере: «Ребенку нужен свежий воздух, в этом склепе у нее испортится цвет лица». Я одновременно и удивилась, и была рада такому неожиданному предложению – Бэтти действительно не выходила из дома уже два дня, а я точно понимала, что и сегодня у меня не будет сил встать с постели. Наверное, мой цвет лица совсем уж испорчен, раз свекровь снизошла до предложения своей помощи. Возможно, все же есть и в этих людях капля добра и толика сострадания».

Фрэнсис улыбнулась последней написанной фразе, закрыла дневник и решила немного вздремнуть; до возвращения Бэтти оставалось еще два часа, она очень хотела, чтобы дочь застала ее свежей и отдохнувшей.

Как же она жестоко ошиблась. Когда Фрэнсис проснулась, за окном было уже темно и комнату заливал лунный свет. «Полнолуние, как в тот вечер, когда мы должны были пойти с Колином в кино…» – промелькнула в голове мысль, и тут же холодный ужас охватил все ее тело. Бэтти! Где Бэтти? Кроватка дочери была пуста. Фрэнсис вскочила на ноги, к горлу немедленно подступила тошнота, голова предательски закружилась, а перед глазами все поплыло. Схватившись за спинку кресла, она еле удержалась на месте.

Фрэнсис призвала всю свою волю, лишь бы не упасть. Нет, только не сейчас! Она больно ущипнула себя за запястье, чтобы сконцентрироваться. Боль и раньше помогала ей справляться в тяжелейших ситуациях, когда бремя грозило раздавить ее хрупкий мир.

– Бэтти! – крикнула она в темноту, едва справившись с тошнотой. Ответа не последовало. – Скритчер! – И опять тишина.

Стараясь унять панику, Фрэнсис сделала несколько глубоких вдохов. Комната почти перестала вращаться, предметы начали обретать четкие очертания. Фрэнсис постаралась сосредоточить на чем-то свой взгляд. Кроватка Бэтти: нежно-розовый балдахин; подушка, которую девочка любила обнимать перед тем, как положить на нее головку; легкое одеяло – она то и дело скидывала его с себя во сне; шелковая пижама, именно такая, о какой все детство мечтала Фрэнсис. Все было на месте. Все, кроме самой Бэтти.

Головокружение наконец ослабло, Фрэнсис отпустила спинку кресла и сделала шаг в сторону, чтобы проверить себя на прочность. Тело было предательски слабо, но ноги уже подчинялись ее воле. Фрэнсис медленно дошла до дверей их с Бэтти общей спальни. Открыла ее. Коридор оказался так же мрачен и пуст.

– Бэтти, Скритчер! – Фрэнсис предприняла еще одну попытку.

Ничего. Дом никогда прежде не был так тих. Фрэнсис добралась до телефона. В то время телефон в доме все еще был редкостью, позволить его себе могли лишь состоятельные семьи. Скритчер установил аппарат лишь для того, чтобы не утруждать матушку ежедневными походами к нему в дом. Однако знать, как дела у сына, она хотела каждый день, ведь, по ее словам, в этом и заключался «священный материнский долг». Возможно даже, она удивилась бы, если бы кто-то ей сказал, что такое поведение – не более чем властный контроль. Фрэнсис сняла трубку и попросила оператора соединить ее с домом Стеллы.