Запах полыни
Шрифт:
— Тебе тоже принесу! И вафлю. Шоколадную, я прошлый раз одну оставил. Специально для тебя!
Колыванов пил уже третью чашку чая. Разговор с Никитой оказался неожиданно интересным, и он поймал себя на мысли, что сознательно оттягивает вызов такси.
Вообще-то странно, что Колыванов тратил время на бессмысленную, непродуктивную болтовню. К тому же он наметил на вечер пару важных звонков, собирался просмотреть кое-какие документы, набросать план на следующий месяц, да мало ли работы…
Колыванов всегда считал, что не любит детей, они обычно раздражали его. Малыши — глупыми капризами, визгом и беготней. Подростки — жестокостью, неумеренными и необоснованными претензиями, неумением думать, стадностью.
Да, больше всего его бесило в собственных племянниках именно неумение — нет, нежелание! — думать. И стремление не отличаться от других, таких же убогих и жадных до развлечений.
Этот забавный темноглазый мальчишка не походил ни на кого из его малолетних родственников. В нем причудливо мешались детское восприятие мира и необычные, вполне зрелые, продуманные оценки всего происходящего в нем. Правда, судя по замечаниям, у него весьма неординарная нянька, как ее? — ах да, Анна Генриховна! — и странноватая мать. Отца, как Колыванов понял, у мальчишки нет и не было, он ни словом не упомянул о нем.
Размышляя о своем, Колыванов рассеянно отвечал на вопросы. Никита тут же задавал новые, процесс казался бесконечным.
Мальчишку интересовало все на свете!
Почему идет дождь, почему он то усиливается, а то едва капает. Почему резиновые сапоги не промокают, а обычные ботинки — запросто. Откуда взялись пятна на солнце и что такое «черные дыры». Почему летают такие огромные и тяжелые самолеты, они просто не должны летать!
Почему он, Кит, во сне летает, а как проснется — никак.
Сколько раз с самого высокого гаража прыгал, только коленки в кровь разбивал, почему, это же… несправедливо!
Почему пектусин — это такие дешевые таблетки от кашля — за полгода подорожал в три раза, то стоили два рубля упаковка, а теперь аж шесть шестьдесят. Никита сам берет пектусин в аптеке для мамы — у нее часто бронхиты, мама вообще слабенькая, — и непонятно — почему он должен переплачивать, и кому пойдут его деньги. Почему вообще есть бедные и богатые. Почему Колькин отец лупит Кольку почем зря, и мать он лупит, как напьется, может, Кольке его ночью убить? Зачем взрослые вообще пьют? И курит он, Колыванов, зачем, разве не знает, что это вредно.
Есть ли Бог, и какой он. Почему одни молятся, другие нет. Почему вообще люди такие разные, и откуда берутся злые. Мы просто так живем, как трава, дерево и муравьи, или для чего-то особенного…
Мальчишка слушал не перебивая, с нескрываемым интересом, а Колыванов чувствовал, как у него садится голос. Да и ответов на половину вопросов он не знал, просто никогда об этом не думал, в чем честно и признавался.
Никита
Наконец Колыванов случайно мазнул взглядом по настенным часам и изумленно крякнул: почти половина одиннадцатого. Не веря, взглянул на свои и возмущенно воскликнул:
— Кит, о чем думает твоя мать, тебе давно спать пора, она вообще-то помнит об этом?
Никита посмотрел на часы и огорченно пробормотал:
— Так поздно?
— Да уж, не рано!
— Это я виноват, мама, она…
— Наверняка заснула у компьютера! — раздраженно заявил Колыванов, одним глотком допивая чай.
И озабоченно подумал, что его-то мать точно сходит с ума. Обычно он всегда предупреждал, когда задерживался, а тут…
И сотовый, как назло, оставил в машине!
— Моя мама не заснула, — насупился Никита, — она… просто рассеянная. Это я должен был помнить о времени, а я… забыл.
— Я и сам обо всем забыл с твоими вопросами, — проворчал Колыванов. — Откуда ты их только берешь…
— Ты так и не сказал, — оживился Никита, — почему птицы такие разные, даже не летающие есть, а ведь они же — птицы! Вот жирафы, например, все друг на друга похожи, только пятна на шкуре отличаются…
— О нет, не сейчас! — взмолился Колыванов.
— А когда? — деловито поинтересовался Никита.
— Забегу как-нибудь, — неуверенно пробормотал Колыванов. — Сам же сказал — ты практически каждый вечер тут…
— Завтра?
— Нет, завтра вряд ли получится…
Колыванов вызвал такси. Потом позвонил домой и пообещал матери, что минут через пятнадцать подъедет. С отвращением набросил на плечи влажный плащ и обернулся: Никита стоял у окна, он будто забыл о госте.
Колыванову стало не по себе: мальчишка казался таким крохотным на фоне огромного, во всю стену, окна, таким беззащитным. Его мать явно из современных шалав, только о себе думает, о ребенке не помнит, дура крашеная, а Никите всего-то шесть лет. И отца нет, а пацанчик неплохой, в самом деле неплохой…
— Я правда как-нибудь зайду.
Колыванов развернул мальчишку к себе лицом. Присел на корточки, темно-карие глаза оказались совсем рядом, печальные и удивительно серьезные. Колыванов почти сердито сказал:
— Ну не хочу я тебе врать! Не знаю, когда смогу сюда выбраться. Может, через три дня, может, через пять, а может — через неделю-две. У меня работа, понимаешь?
Никита неохотно кивнул и спросил:
— Но ты приедешь?
— Обещал же!
— Ты не думай, — Никита вдруг покраснел, — мама всегда отвечает на мои вопросы. Просто…
— Что «просто»?
— Она… по-другому говорит. Не так, как ты. И Анна Генриховна, и тетя Таня… Все по-разному отвечают, странно даже. И потом, ты… мужчина. Как я, только взрослый. А я никогда раньше… ну, так получилось!