Запах серы

Тазиев Гарун

Рано утром мы набрели, к вящей нашей радости, на жилу темных трахитов, а немного погодя, как и явствовало на фотографиях, — на слой риолитов, отчетливо различимый среди господствующих вокруг базальтов. Его появление, видимо, было обусловлено явлением, которое называется дифференциацией, а если так, то это было крайне интересно. Образцы, которые мы отбивали молотками и, пронумеровав, запихивали в рюкзаки, стоили всех тягот пути сюда и еще больших тягот на пути обратно, когда рюкзаки придется тащить на себе. Но фотограф дошел до точки профессионального разочарования: эти треклятые трахиты и риолиты ничем не отличались от остальных, таких же невыразительных, мрачных камней, о которые только ранишь ноги…

Дифференциация представляет

процесс, в результате которого один и тот же объем расплава порождает две, три, а то и четыре разновидности лавы. Происходит это путем кристаллизации первой серии минералов, которые отделяются от остальной жидкой массы. Химический состав оставшейся жидкости, из которой кристаллы выбрали различные элементы, отличается от химического состава первоначальной магмы, вырвавшейся на поверхность при извержении. Естественно, что, остывая, она образует отличную от базальта породу, например трахит. Бывает также, что перед тем, как вырваться из недр земли, эта жидкость проходит вторую дробную кристаллизацию и превращается в риолитовую лаву. Трансформируясь из базальтовой в риолитовую, лава постепенно теряет магнезию, железо и известь: большая часть их остается в первых минералах; риолиты поэтому насыщаются кремнием и щелочами, что среди прочего делает их значительно более вязкими. Пропорции различных элементов, составляющих первородную магму, таковы, что из определенного объема базальта в результате дифференциации остается едва 1/10 часть риолитов. Обнаруженные нами образцы — если только химический анализ подтвердит, что мы имеем дело с риолитами, — должны были быть продуктом описанного процесса. Но не исключалось, что они могли оказаться и иного происхождения. Все предстояло проверить в лаборатории.

Таковы были соображения, занимавшие наши умы, и от них вес рюкзаков, замершее в зените солнце и жара становились как бы второстепенными факторами. Черные, жутковатые для стороннего глаза лавы были для нас громадными страницами раскрытой книги. Мы двигались теперь с востока на запад. Последняя капля воды в бидоне была уже выпита, и к усталости добавилась жажда. Один легконогий Аберра был все так же неутомим. Вскоре он властно забрал пару футляров у совершенно выбившегося из сил фотографа. Виктор — человек могучего сложения, за плечами у него богатый опыт странствий по Сахаре. Но этот опыт не мог пригодиться здесь, на лавовом поле, так не похожем на каменистую пустыню и песчаные барханы. К тому же кроме собственного веса — а лазать по вулканам легче человеку в весе пера, уж я-то изучил это на собственной шкуре — и груза фотокамер с объективами Виктору приходилось нести тяжесть разочарования, тем более что кадр, могущий представить для него хотя какой-то интерес, — наши изможденные лица — был от него скрыт: он отставал все больше и больше.

Верный страж Аберра все время курсировал между нами. Я был бесконечно признателен ему за это, потому что теперь, когда научная любознательность была удовлетворена, я сам брел с превеликим трудом и заниматься отставшим просто не было сил. Солнце било прицельно в макушку, перегретый воздух дрожал над застывшими в шатком равновесии черными камнями. Подошвы немилосердно жгло, язык стал как сухая вата. Лавовое поле, казалось, никогда не кончится, а враждебное солнце никогда не сойдет со сторожевой вышки. Мы были осуждены либо обуглиться, либо растаять. Глаз судорожно искал какой-нибудь зацепки… Нет, сплошные трещины, провалы, зубчатые гребни, базальтовые плиты, клонящиеся на север, на юг, на запад, на восток… Тени, наверное, не осталось на всем белом свете.

Нежданно-негаданно мы оказались на песке — белом слежавшемся песке. Какое счастье! Значит, кошмар кончился, мы на ровной земле, и, если азимут взят правильно, где-то неподалеку спасительный «лендровер», а в нем 25-литровый бидон с водой, мысль о котором давно уже сверлит мозг…

Нам уже начинало казаться, что мы утолили жажду, когда

наконец показался Аберра. Он замер на базальтовой плите, терпеливо дожидаясь, пока Виктор одолеет последние метры каменного хаоса. Я испустил в меру фальшивую тирольскую трель, чтобы подбодрить нашего заокеанского спутника, но он либо не услышал меня, либо был не в состоянии даже кивнуть головой в ответ… Десять минут спустя он рухнул на песок возле нас. Аберра осторожно положил рядом драгоценные футляры, выпил три глотка теплой воды и засветился своей всегдашней улыбкой.

Виктору понадобился добрый час и несколько литров воды, чтобы прийти в себя… Эта был, без сомнения, крепкий человек с солидным запасом жизненных сил, потому что, глядя на него, я не верил, что он так быстро обретет нормальный облик. Мы сели в машину и двинулись в обратный путь по собственным следам, отчетливо различимым на песке.

Увы, идиллия продлилась недолго! Выбившиеся из-под капота струи пара возвестили вскоре о том, что ременный привод вентилятора лопнул. Запасного ремня в машине не оказалось, и я соорудил с помощью веревки подобие его. В радиатор пришлось залить драгоценные литры питьевой воды.

Мы двинулись вновь, но через 300 метров радиатор закипел вновь: веревка лопнула. Связали ее шнурками от ботинок, но обе следующие попытки закончились плачевным результатом. Между тем мы не прошли и первого километра из четырнадцати, отделявших нас от лагеря… Пальцы у меня покрылись пузырями от прикосновения к горячему мотору. Нет, шнурки не выдерживали. И мы тоже! Я предложил дождаться вечерней прохлады, чтобы попытаться ехать без вентилятора — вода в радиаторе по крайней мере будет закипать медленнее, чем на адском солнцепеке.

Потянулось ожидание. Одни остались в машине, другие легли под нее. Один Аберра ходил, присаживаясь на корточки то с одной стороны, то с другой. Внезапно Виктор вылез из-под машины.

— Я пойду в лагерь и пришлю сюда грузовик, — сказал он.

Я внимательно посмотрел, не шутит ли он. Нет, шутки были не в его стиле. Тогда, может, бред? Тоже нет. Очевидно, прилив сил заставил репортера поверить в собственное могущество. Кроме того, Виктору явно хотелось доказать всем нам и самому себе, что его утреннее поведение на лавовом поле было вызвано незнакомством с местностью. Другое дело — песчаная пустыня, хорошо знакомая ему.

— Нет, Виктор, не сейчас! — ответил я. — В полдень в Афаре можно двигаться только в случае безотлагательной надобности. К тому же вы еще не пришли в себя. Пройти в таком состоянии тринадцать километров…

— Уверяю вас, я в полном порядке. Тринадцать километров для меня ерунда. Главное, что это не лава, а песок. С песком я прекрасно знаком. Это даже лучше, чем соль. Я пойду.

— Виктор, только не в одиночку! Если кто-то согласится пойти с вами…

Сопровождать репортера вызвался Аберра, и я скрепя сердце согласился. Впрочем, Виктор действительно выглядел бодрым. Мы смотрели, как они двинулись одинаково резвым шагом — американец и эфиоп. Вскоре путники скрылись из виду позади колючих кустарников, растворились в белом мареве. А мы погрузились в дремоту.

В 3 часа пополудни я очнулся, как от толчка… Если бы удалось выбраться на соляное плато, там можно было бы катить с выключенным мотором: плато слегка наклонялось в нужную сторону. Но соль начиналась лишь в 3 километрах. Мы вновь связали шнурки от ботинок, осторожно завели мотор, я включил первую передачу. Как только температура воды в радиаторе доходила до 100°, я выключал зажигание. Дождавшись, когда стрелка датчика температуры опустится до 90°, мы двигались дальше — один за рулем, двое других, толкая машину, сзади. Шнурки обрывались, вода закипала… Я вязал все новые и новые узлы, вода из бидона почти полностью перетекла в радиатор. За раз мы проезжали 300–400 метров, иногда 30–40, но однажды удалось продвинуться на километр. Солнце уже клонилось, жара была не такой нестерпимой.