Запах соли, крики птиц
Шрифт:
— Отчасти самые обычные дела: несколько человек перебрали, были кое-какие разборки на почве ревности, два парня по пьяни подрались. Но это не шло ни в какое сравнение с перепалкой, устроенной участниками шоу. Нам с Ханной пришлось несколько раз их разнимать.
— Вот как! — Патрик навострил уши. — Из-за чего? Что послужило поводом?
— Они явно все разозлились на одну из своих девиц — на ту, у которой огромная силиконовая грудь. Ей пару раз здорово вмазали, прежде чем нам удалось положить этому конец. — Мартин устало потер глаза.
У Патрика закралось подозрение.
— Будь
Мартин скривился.
— Это необходимо? Ты же знаешь, как я… — Он умолк и покорно кивнул. — Конечно посмотрю, но зачем?
— Ты только взгляни, — попросил Патрик, пока не хотевший раскрывать свои соображения. — Потом объясню.
— О'кей, — с удрученным видом согласился Мартин и взял протянутые Патриком резиновые ленты. Обмотав ими ботинки, он с поникшими плечами перелез через ограждение и медленно двинулся к задней части мусороуборочной машины. В последний раз глубоко вдохнув, он заглянул внутрь, после чего поспешно повернулся к Патрику. На лице его отразилось удивление. — Но это же…
Патрик кивнул.
— Девушка из «Покажи мне Танум». Я понял, как только ты о ней заговорил. К тому же по телу видно, что ей крепко досталось.
Мартин осторожно отступил от машины. Лицо у него было мертвенно-бледным, и Патрик видел, что он всеми силами пытается удержать завтрак внутри. После нескольких минут борьбы Мартин признал свое поражение и бросился к ближайшему кусту.
Патрик направился к Мельбергу, который, активно жестикулируя, разговаривал с Турбьёрном Рюдом.
— Жертву опознали, — прервал он их беседу. — Это одна из участниц реалити-шоу. У них вчера была дискотека в клубе, и, по словам Мартина, девушка в течение вечера неоднократно оказывалась в центре разборок.
— Разборок? — переспросил Мельберг, нахмурив брови. — Ты хочешь сказать, что ее забили до смерти?
— Этого я не знаю, — ответил Патрик, стараясь подавить раздражение в голосе. Иногда он просто не выдерживал идиотских вопросов Мельберга. — Причину смерти может установить только судмедэксперт, когда проведет вскрытие. — «Что тебе следовало бы знать самому», — мысленно добавил он, но сдержался. — Однако нам явно необходимо побеседовать с остальными членами группы. И позаботиться о доступе ко всем сделанным вечером видеозаписям. В порядке исключения, у нас, кажется, имеется абсолютно надежный свидетель.
— Да, я как раз собирался сказать, что камеры, возможно, зафиксировали что-нибудь полезное. — Мельберг надулся, уверенный, что идея изначально принадлежала ему.
Патрик сосчитал до десяти — это становилось довольно утомительным. Он играл в такую игру уже несколько лет, и его терпение подходило к концу.
— Тогда мы поступим так, — сказал он с напускным спокойствием. — Я сейчас позвоню Ханне, чтобы узнать о ее наблюдениях. Нам надо также переговорить с продюсерами шоу, а затем, вероятно, стоит проинформировать руководство округа. Я уверен, все согласятся с тем, что съемки необходимо немедленно прекратить.
— Это еще почему? — с удивлением спросил Мельберг.
Патрик бросил на начальника изумленный
— Это же очевидно! Ведь убили одну из участниц! Едва ли они смогут продолжать съемки!
— Я вовсе не так уверен, — возразил Мельберг. — Насколько я знаю Эрлинга, то он сделает все для того, чтобы они гнали дальше. Для него этот проект дело престижа.
У Патрика на мгновение возникло леденящее и в высшей степени необычное ощущение, что Мельберг прав. Но поверить его словам все-таки было трудно. Ведь не могут же они оказаться столь циничными!
Ханна и Ларс сидели за столом в гробовом молчании. Их апатичный и усталый вид полностью отвечал самочувствию, и все то, что висело между ними в воздухе, только усугубляло тягостное ощущение. Им следовало так о многом поговорить, но они, как всегда, молчали. Ханна чувствовала знакомое беспокойство в желудке, из-за чего яйцо, которое она ела, на вкус казалось большим куском картона. Она с усилием заставляла себя жевать и проглатывать, жевать и проглатывать.
— Ларс, — начала она, но тут же пожалела об этом. Произнесенное в тишине имя показалось таким мрачным и чужим. Она сглотнула и предприняла новую попытку. — Ларс, нам необходимо поговорить. Так больше продолжаться не может.
Он не смотрел в ее сторону. Все его усилия были направлены на приготовление бутерброда. Она с восхищением наблюдала за тем, как он водит ножом с маслом — взад и вперед, взад и вперед, — пока масло идеально не распределяется по всему куску хлеба. В этом движении было что-то гипнотическое, и, когда Ларс воткнул нож обратно в масленку, Ханна вздрогнула.
— Ларс, милый, поговори со мной, — снова попыталась она. — Просто поговори. Так продолжаться больше не может. — Она сама слышала отчаяние и молящие нотки в собственном голосе.
Ей казалось, будто ее заперли в поезде, мчащемся со скоростью двести километров в час, и ей никак не выбраться, а пропасть с каждой секундой приближается. Хотелось наклониться вперед, схватить его за плечи, встряхнуть и заставить разговаривать, но в то же время она понимала, что это бессмысленно. Он находился там, куда ей путь заказан, куда ее никогда не впустят.
Ханна смотрела на него, ощущая страшную тяжесть в груди, в сердце. Она умолкла, снова капитулировала. Далеко не в первый раз. Но ведь она его так любит. Всего целиком — каштановые волосы, по-прежнему растрепанные после сна, морщины, появившиеся слишком рано, но придававшие его лицу характер, щетину, своим прикосновением напоминавшую тонкую наждачную бумагу.
Должен ведь быть какой-то способ. Она его просто не знает. Нельзя же допустить, чтобы они рухнули в черную преисподнюю — вместе, но тем не менее по отдельности. Ханна импульсивно наклонилась вперед и взяла его за руку. Почувствовала, как он вздрогнул — легонько, как осиновый лист. Она заставила его руку успокоиться, прижав ее к столу, заставила его посмотреть ей в глаза. Возникло одно из тех мгновений, что выпадают в жизни всего несколько раз. Мгновение, когда можно говорить только правду — правду об их союзе, об их жизни, о прошлом.