Запах вечера

Хмельковская Светлана

За соседним столиком кто-то щелкнул зажигалкой. Она напряглась. Такой же сентябрьский вечер. Та же огромная концентрация счастья в воздухе. Он напротив. Щелкает зажигалка. Один из немногих их «выходов в свет» на заре отношений, потом такого уже не было вообще. Они о чем-то спорят, съезжают на иронию, защищаются и нападают. Это так редко было. Она силится запомнить эти мгновения, запомнить счастье — какое оно на вкус. И уже чувствует, что начинает проигрывать в споре, понимает, с ужасом констатирует, что слабеет, ей больно...

«Я любовь узнаю по боли...» Это Цветаева. Так. Вот уже в голове всплывает любовная лирика вместо аргументов спора.

Она теряет нить разговора, она с внезапной ясностью по­нимает, что это оно. Его слова начинают чувствоваться кожей, его голос обволакивает, его улыбка добивает тебя, ты уже тупо и блажен­но улыбаешься в ответ. Все. Диагноз поставлен. Ты западаешь на его поворот головы, разлет бровей, на запах его кожи. Ты перестаешь слышать пение птиц и плеск воды, ты не слы­шишь, как солнце коснулось земли, и вечер опустился на землю, ты слышишь только музыку его голоса. Соски начинают чувствовать одежду. Сердце стучит где-то в горле. Сила и ум совершенно покидают тебя. Ты понимаешь, что летишь в бездну. Что это не то. Что это не тот случай. Что нельзя,и будет только боль. Ты заранее совершенно отчетливо понимаешь, что будет только боль, и причем не только потом, а и сейчас, и потом.

И ты идешь на это. Ты не хочешь беречься. И, как русалочка, согласна, чтобы боль пронзала тебя при каждом шаге, а ты будешь улыбаться лицу напротив.

В его взгляде нет ответного чувства, в его взгляде нет ничего, кроме отдельных моментов, когда в нем есть желание. И ты будешь хвататься за него, как-никак — ответная реакция, ты будешь упиваться своими иллюзиями, ты будешь думать, что это что-то значит, прекрасно понимая, что это не значит ровно ни-че-го. А пока на­слаждайся редкими минутами духовной и, если повезет, то и физической близости...

Ты великолепно выглядишь сегодня. Ты умна, остроумна и иронична. Но это все не помогает тебе. Ты уже обезоружена, слаба и нага перед человеком напротив. Любовь не возвеличила, а приземлила тебя. Ты будешь гореть в этом огне одна. Впервые ты — одна. Всегда горели они, а ты забавлялась. Ну что ж, теперь вы поменялись местами. Каково? А ты думала, у тебя будет жизнь и любовь? Ты не знала, что у тебя будет «твоя любовь». Ты скажешь ему? Скажу, конечно, скажу. Зная, что никогда не услышу то же самое в ответ, все равно скажу.

Лиля захлопнула меню. Заказ приняли. Она откинулась на спинку стула, посмотрела в окно. Она не курила, хоть этот грех был ей незнаком, но в данном случае подошло бы как время препровождение. Виски, как ни странно, у них оказалось, правда, ей предложили к нему колу. Почему-то не было льда. Без него напиток отдавал теплотой осеннего вечера. Пусть. Рыба была хороша. Что потом? Ты в Италии, — конечно, тирамису. Его принесли. Опять пред вкушение приятного. Она придирчиво осмотрела блюдо. У тирамису не бывает обманчивой внешности, в нем должно быть все прекрасно, и мысли тоже...

Ложка мягко вошла в это нежное чудо: оно было таким, каким должно быть по всем правилам, — пропитанное ромом, восхитительно мок­рое, оно нежилось в сладкой луже и обещало все на свете. Лиля растягивала удовольствие.

— Я не помешаю? Добрый вечер.

Сказанное по-английски относилось к ней. У столика стоял мужчина, явно не итальянец. Заинтересованность и нерешительность в глазах, явное восхищение, надежда. Как легко ее обломать! Если бы еще наш...

— Добрый вечер. Я хотела бы побыть одна.

В глазах все погасло, он смущенно улыбнулся. Sоггу. Так ему лучше. Она уже пожалела, что так сразу... Виновато,

конечно, тирамису, оно требует полной отдачи и слишком совершенно. Мужчины на его фоне сильно проигрывают, причем все. Нашел когда подходить. Он вернулся за свой столик.

Лиля попробовала угадать по тому, что он пьет, откуда он. Бокал красного вина. «Ну, сла­ва Богу, ничего особенного. Хотя... Может быть, француз? Правда, тоже ничего особенного. Нет, правильно я сделала».

Ей представилась перспектива тоскливого общения на английском, обмен ничего на самом деле не выражающими фразами о красоте Венеции. Нет, не хочу! И тут в голове отчетливо сложились две перспективы знакомства и свидания с нашим и иностранцем.

Последний попытается быть ненавязчивым, и это ему удастся: он не оставит никакого следа ни в сердце, ни в воспоминаниях. Они будут вежливо надпивать вино и обмениваться впечатлениями о главных достопримечательностях. Возможно, она узнает что-то новое о городе — результат его штудирования многочисленных путеводителей. И он, и она здесь не впервые. А побывайте еще там, а попробуйте еще то (не «давай побываем, попробуем!»). Комплименты ее загару и цвету волос. Прогулка по ночному городу. Осторожное прикосновение к руке на каком-нибудь мосту, и чтобы обязательно светила луна — особенно сентиментальная обстановка. Провожание до отеля. Она уже считает дома и шаги до него. Пожелание встретиться завтра. Совместное рассматривание любимых картин? Чтобы он своим присутствием испортил ей этот город? Это ради этого она бежала от всех? Нет. Да, возможно, завтра вечером.

Завтра вечером будет та же тоска с добавлением новых подробностей к облику города, который начнет тускнеть под пресностью английской или немецкой речи. То же интеллигентное вино. Нет, гулять она уже не хочет, хоть и луна, и мостик на месте. Отель. Нет, не ее, его. Чтобы в любой час ночи можно было уйти. Может, сейчас?

Зачем тебе все это? Ты же знаешь, что будет за этой дверью...

Завтра или тебе, или ему уезжать. Времени нет. А даже если тебе не уезжать, то скажешь, что нужно, — безусловно, через пару часов ты, конечно же, скажешь это. Ты не захочешь все это повторить. Ты уже сейчас не хочешь. Но... Но молодость все-таки берет свое. Тебе еще все-таки немного интересно, ты все-таки даешь ему шанс. Потом отбор будет слишком жестким, с каждым годом все жестче. Нет. Следующий. Нет. Нет. Не то...

А пока ты еще не так пресыщена, ты еще не так требовательна... И ты переступаешь порог его отеля...

Номер телефона. Он будет звонить с другого конца света и бессвязно шептать в трубку, что эта ночь перевернула его жизнь. Что ты ворвалась в нее своей красотой и ускользнула так быстро (странно, что он не догадывается, что так — лучше). Что никогда до и никогда после (при их скудной в этом смысле жизни) он не испытывал ничего подобного (уже слышали, опять же, жизнь-то бедна). Ты будешь в это время с ручкой в руке пытаться сосредоточиться на переводе, который нужно обязательно завтра сдать, и ждать, когда снова включится счетчик в его слегка ошалевшем от воспоминаний мозгу, и он, вспомнив, что говорит за свои, поспешит закончить разговор. А тебе приплетут в воспоминаниях и этот пресловутый мостик, и эту луну (уже тошнит), и разметавшиеся по подушке локоны, и горячий изгиб тела (вот тут уже более-менее интересно, перевод подождет). Но он подавится подробностями, ему тяжело, когда ты так далеко. Он уже думал. Может быть... самолет... Может быть. Она кладет трубку.