Запах ведьмы
Шрифт:
Терять нам было уже нечего, и я прервал утомительное бормотание метрдотеля, хлопнув ладонью по дивану.
– Ты что, не видишь – мы нынче солдаты! Водку неси и закусь соответствующую. Не ломай нам игру, скотина!
– Простите великодушно, Михаил Дмитриевич,– забормотал метрдотель, мелко кланяясь и шепотом раздавая распоряжения приникнувшим к самому его лицу официантам.
Потом все они ушли гуськом, как и приходили, а гомон голосов вокруг нашего дивана стал еще гуще. Впрочем, никто теперь не решался подойти к нам ближе негласной границы, обозначенной светящимися
Я наклонился к Гансу:
– Ну что ты харю морщишь, как пьяный бультерьер? Сейчас пожрем от пуза на халяву! А потом свалим.
Тут Ганс затравленно взглянул на меня из своего угла и, горько скривив губы, прошептал:
– Пока ты, сука, там вытанцовывал с этим Айболитом, у меня здесь два раза чуть не отсосали. Тебе, фраеру питерскому, не привыкать, конечно, а вот у нас в Саратове так не принято. Не по понятиям у нас такая тема, понял?! Пацаны узнают – хана мне придет! А я, между прочим, две улицы в Саратове держал на одном авторитете, мля!
Потом он закрыл лицо руками и снова принялся раскачиваться взад-вперед.
Честно говоря, мне его было совсем не жалко – пошли бы сегодня, как я советовал, в «Пьяную Годзиллу», уже бы с реальными бабами терлись. Там напротив женская общага филфака МГУ, так что обстановка в «Годзилле» теплая – туда даже менты ходить не брезгуют, не то что солдаты…
Толпа вокруг стала угрожающе плотной, и когда наконец появились официанты, на этот раз сразу четверо, им пришлось протискиваться через множество тел, обступивших наш диван и столик.
Официанты смогли донести до нас графин водки и целый набор посуды, а вот обещанную закусь, какое-то огромное блюдо, заваленное разноцветными салатами и еще чем-то, наверное, очень вкусным, со сдавленными визгами и оглушительным звоном уронили в образовавшейся толчее прямо на пол.
На шум выбежал метрдотель и стал действовать жестко, как ОМОН на Марше несогласных: держа перед собой в руках кожаную папку меню и орудуя ею, словно щитом, он уверенными мощными движениями рассек толпу на фрагменты и тут же закрепил успех, расставив по углам дивана официантов.
– Никого не подпускать к нашим дорогим гостям,– приказал он, бросив на меня короткий вопрошающий взгляд.
Я благодарно кивнул и устало откинулся на спинку дивана. Мне очень хотелось жрать, но еще больше хотелось выпить. Но я знал, что случится, если протяну руку к этому запотевшему графинчику, призывно бликующему отражениями светомузыки прямо передо мной, и налью себе водки в стоящую рядом огромную и какую-то кружевную, неземную, нечеловеческую рюмку.
Мой подельник поймет, что все можно, и начнет лакать водку прямо из графина.
– Ганс,– сказал я негромко, бдительно глядя по сторонам, не подслушивает ли какой-нибудь пидарас наш интимный разговор.
Ганс поднял голову и недобро взглянул на меня.
– Ганс, мы уйдем отсюда через час. Никто ничего не узнает. Поужинаем как люди и уйдем. Понял?
– Мне отлить надо,– горько скривив губы, тоже шепотом отозвался этот долбаный поволжский крестьянин, волею судеб родившийся в семье немецких поселенцев, но не набравшийся от своих родичей
Я представил, как Ганс сейчас пойдет в местный туалет и что там с ним сделают все эти люди, и сейчас-то еле сдерживающие себя под бдительными взорами официантов, и мне стало тревожно за боевого товарища, с которым мы плечом к плечу отвоевали в нашем мотострелковом батальоне целый год. Одних кубаноидов, помню, за этот год накосили не меньше десятка – а они ведь, суки, дерзкие такие, парой ударов в челюсть не отделаешься…
– Сиди здесь, не дойдешь! Затрахают в момент,– пробормотал я.
И Ганс понуро кивнул, глядя себе под ноги.
Я налил себе водки, и Ганс тут же схватил себе рюмку и начал возмущенно размахивать ею у меня перед носом.
«Надо же, что цивилизованная обстановка делает с правильными пацанами,– подумалось мне – черта с два раньше Ганс стал бы просить, чтоб ему в посуду плеснули водки. Ага, как же! В лучшем случае забрал бы мою, уже наполненную рюмку, а скорее всего, просто вылакал бы весь графин и шваркнул потом его оземь – где-то в каком-то тупом боевике подсмотрел он этот дурацкий жест, посчитал его чисто пацанским и последние полгода практиковал на каждой пьянке, даже если пил чачу из алюминиевой канистры. А подмосковные бутлегеры, между прочим, сильно обижаются, если потом сдаешь им мятые канистры на обмен».
Выпитая водка приятной теплой волной разошлась по моему усталому телу. Посмотрел на Ганса, налил ему и себе еще по две порции, а потом, откинувшись на спинку дивана, принялся снисходительно оглядывать стоящую вокруг публику. Я видел только те лица, что находились совсем рядом с нами,– все они одинаково подобострастно улыбались, едва поворачивался к ним, и продолжали ловить мой взгляд, даже если я смотрел совсем в другую сторону.
А вот дальше, у самого входа, публика смотрела вовсе не на меня, а на охранника, который, отпихнув несколько рук, с видимым усилием прикрыв за собой дверь, повернул щеколду и пошел к нашему столу уверенной и пружинистой походкой.
Остановившись в шаге от меня, охранник наклонился и, едва шевеля губами, тихо прошептал:
– Там, у парадного входа, уже целый комендантский взвод собрался. И майор один очень активный, реально беснуется, как Жирик на ток-шоу. Не верит, короче, что нет здесь никаких беглых солдат. Что делать будем? Я меняюсь через двадцать минут, так что дальше прикрывать вас здесь некому будет.
– Попили пидоры сиропа,– бодро отозвался на это сообщение Ганс, посмотрев на меня с каким-то странным выражением. Мне даже показалось, что такая развязка его радует, а не огорчает.
Я торопливо налил себе еще водки, и Ганс снова подставил свою рюмку.
Мы залпом выпили свои последние сто граммов, и я сказал озабоченному охраннику:
– Ну и ладно! Хрен с тобой. Веди нас сдаваться.
Ганс радостно кивнул, шваркнув пустую рюмку об пол.
– Ну а чё? Нормально погуляли! Жаль, орхидеи, мля, еще не расцвели!
Вокруг подобострастно захлопали, и знакомый тонкий голосок пропел:
– Ах, как похоже! Вы просто талант! Браво! Еще, пожалуйста!.. Еще!..