Запах золота (Запах денег)

Чейз Джеймс Хедли

Шерман пожал плечами, и его лицо прояснилось.

– На вас работают прекрасные люди, Джон.

– Да. Когда вы собираетесь возвращаться, сэр?

– Я уже заказал билеты на следующий рейс, через три часа. Но почему вы не интересуетесь, зачем я прилетел сюда?

Дорн покачал головой.

– Мне это ни к чему. Но, уверен, это очень важное и не терпящее отлагательств дело, раз вы приехали сюда. Вы очень рискуете… Впрочем, нет нужды напоминать вам об этом.

Шерман снова утомленно улыбнулся.

– Я знаю это, но Мэри и Кейн сговорились. Иначе я

никогда бы не смог приехать сюда. – Он наклонился вперед, и его толстый палец едва не уперся в грудь Дорна. – Я здесь, потому что вы единственный человек, на которого я здесь могу положиться, если надеюсь удержаться в гонке за президентское кресло… Я прекрасно знаю это.

Дорн сменил позу в кресле, но его лицо осталось непроницаемым.

– Для меня будет большим удовольствием, сэр, помочь вам наилучшим образом. Что я должен сделать?

Шерман внимательно посмотрел ему прямо в глаза.

– Вы серьезно говорите это?

– Да… Самым серьезным образом.

– Я знал, что могу положиться на вас, Джон. Боже мой! Вы и я – старые друзья. Когда выплыла на свет эта грязная история, я сказал Мэри, что вы единственный человек, к которому я смогу обратиться за помощью и кому могу полностью доверять. Мэри согласилась со мной. Без нее я никогда бы не смог появиться здесь. – После некоторого молчания Шерман сказал: – У меня слишком мало времени, Джон. Я хочу показать вам кое-что, а потом мы продолжим разговор.

Он поднялся, открыл свой чемодан и извлек восьмимиллиметровый проектор в чехле из голубой кожи. Он быстро установил аппарат, заправил в него пленку и направил объектив на стенку. Затем зажег ночник и опустил шторы на окнах.

Дорн наблюдал за ним с некоторой тревогой. Шерман настроил проектор на резкость и сказал:

– Я уже видел это и не имею ни малейшего желания смотреть повторно.

Шерман пересек комнату, на мгновение его тело закрыло освещенное пятно на стене, но в последний момент он, видимо, передумал уходить, уселся на кровать, обхватив голову руками и уставясь взглядом в пол.

Дорн смотрел фильм. Один из тех, которые так популярны в Америке на холостяцких вечеринках: непристойный, грубый, без малейшего намека на сюжет. Дорн смотрел его с отвращением. У партнера-мужчины на голове была черная сетка, полностью скрывавшая лицо. Лицо девушки было открыто. На вид ей было около двадцати двух лет, брюнетка, загорелая, прекрасно сложенная, обладающая какой-то чувственной красотой. Фильм длился около пяти минут, и Дорн с облегчением вздохнул, когда пленка кончилась. Он довольно часто слышал, что существуют порнографические фильмы, но до сего времени никогда их не смотрел. Он был шокирован тем, что мужчина и женщина могут вести себя столь отвратительным образом, и не понимал, чего ради Шерман показал ему эту гадость.

Едва фильм закончился, Шерман встал, поднял шторы и выключил проектор. Затем повернулся в сторону Дорна. Джон снял очки и отвел глаза в сторону.

Голосом, полным нескрываемого волнения, Шерман проговорил:

– Девушка в этом фильме – моя дочь!

Если

капитан Тим О'Халлаген был доволен наблюдательностью своего агента Алека Хаммера, так четко вычислившего Шермана, то и Серж Ковски, руководитель парижского отделения КГБ, мог быть доволен своим агентом Борисом Дриной, также опознавшим Генри Шермана.

Дрина – толстый, вечно потный, безликий мужчина лет сорока – большую часть своего времени проводил в аэропорту Орли. Ковски поставил его на это место, так как хорошо знал, что Дрина труслив, ленив и совершеннейший дурак. Но у него было одно замечательное качество – феноменальная фотографическая память на лица. Ему было достаточно раз увидеть человека, чтобы его черты, походка, даже голос навсегда запечатлевались в памяти – сколько бы времени ни прошло.

Четыре года тому назад Генри Шерман со своей женой прилетал в Орли, чтобы присутствовать на приеме у президента Франции. Дрина как раз был в аэропорту и видел этого веселого массивного человека, а камера в его голове сфотографировала жесты, мелкое подергивание головы и другие характерные особенности облика американца. Они оставались в виде негатива в памяти до того момента, пока Шерман, но теперь уже с усами и в черных очках, не прошел мимо него за барьером таможни, быстро направившись к стоянке такси.

Дрина сразу же сообразил, что человек, которого он только что видел, и есть будущий президент США, только слегка изменивший свою внешность. В отличие от Алека Хаммера, некоторое время колебавшегося, не веря в то, что он видит, Дрина абсолютно доверял своей памяти и действовал более решительно. Он последовал за Шерманом к стоянке такси и подошел к единственной машине практически одновременно с ним, успев услышать названный Шерманом адрес.

Дрина сделал вид, что пытается тоже сесть в такси. Заметив это, Шерман сухо сказал:

– Я занял эту машину, месье.

– Извините… – Дрина отошел, приняв огорченный вид, но едва такси тронулось с места, сразу же устремился к телефону-автомату. Он был настолько толст, так как страдал обжорством, да к тому же был не дурак выпить, что даже это небольшое усилие вызвало у него одышку. Задыхаясь, он передал Ковски сообщение.

Его рапорт взволновал Ковски. Прекрасно зная заслуживающую доверия фотографическую память своего агента, он не стал терять времени на уточняющие вопросы, сразу исключил возможность ошибки.

Они оба разговаривали по-русски.

– Немедленно отправляйтесь к отелю, – распорядился он. – Я посылаю туда Лабри в машине, снабженной радиопередатчиком. Держите меня в курсе всех передвижений Шермана. Желаю успеха!

Дрина имел собственный автомобиль на стоянке в Орли. В то время как Хаммер еще только звонил О'Халлагену, Дрина рысцой добрался до автомобиля, скользнул внутрь и рванул машину с места.

Включив приятную музыку, он начал вспоминать, когда в последний раз Ковски давал ему какое-нибудь задание. Случилось это довольно-таки давно, так что сегодня у него был повод порадоваться. Дрина увеличил скорость, выбираясь на парижскую автостраду.