Запас прочности
Шрифт:
— Лермонтов, брат, сочинил, не кто-нибудь, — Фролов хитро подмигнул деревянному Христофору Колумбу. — Видишь, вьюношу какая-то дева просила, так он слова не сказал, в воду полез, а тебя не дева, а сам старший инженер-лейтенант Тарасов… Н-ничего, Петя, — успокаивал он друга, — все будет как надо. Жена и вправду б-без тебя обойдется…
— Да-а… — протянул Никитин. — Только вот командир наш, Фитилев, не такие бы слова нашел, если даже и нужно остаться: как и что? Как, мол, сына назовешь? Как дома, здоровы?
— П-подход другой у командира… А с-скажи, Петька, п-почему ты все — сын да сын? А в-вдруг дочка, и в-выйдет, настраиваешь себя понапрасну.
— Сын, назову Андреем, — упрямо сказал Никитин.
— Ладно, — махнул рукой Фролов, — пойдем одеваться.
Привязанный к якорю толстой цепью, «Меркурий» медленно описывал огромную дугу. Так всегда: корабль, стоящий на якоре, стремится повернуть нос против ветра. Изменит направление ветер — и вслед за ним, натянув цепь, немедленно начнет поворачиваться корабль.
Восемь часов вечера. Непроглядная тьма окружает «Меркурий». На поднятых из воды палубах лайнера горят огни. Большая люстра освещает железные трапы, по которым только что спустились водолазы. Мерно постукивают поршни водолазных помп. Мичманы Коротков и Снегирев, надев наушники, настороженно следят за сигналами.
Неожиданно раздается хриплый тонкоголосый свисток: это пароходик «Шустрый» торопится в порт.
Ветер крепчает. По морю непрерывно катятся волны, наседают на борт и чуть-чуть колышут тяжелое тело корабля.
Водолаз Никитин уже не слышал прощального гудка пароходика. Усердно нажимая воздушный клапан, он опускался на грунт.
— Стою на дне, чувствую себя хорошо, — сказал он в телефон обычные слова.
Подвязав крепче мешок с аварийным материалом, подошел к стоящему рядом Зосиме Фролову и плотно прижал свой шлем к его шлему.
— Счастливо, Зосим! — крикнул Петя.
— Желаю удачи, — прогудело в ответ.
Отсалютовав друг другу фонарями, водолазы разошлись. На долю Никитина досталась добрая сотня метров толстых стальных листов, добротно соединенных между собой тысячами заклепок. Освещая путь яркой электрической лампой, он двигался медленно, как всегда внимательно осматривая каждый сантиметр.
— Ушел пароходик, — вздохнул он. — Что ж, ладно…
Он притронулся к оранжевой звезде, примостившейся на выступе старого пластыря: будто протестуя, она пошевелила живыми лучами и загнула их кверху.
— Сын… скоро, сегодня… Может быть, завтра, — повторял он, переставляя в песке пудовые водолазные галоши. — Сын, Андрей.
Над водолазом железной крышей простиралось черное днище, границы его сливались с темнотой и были неразличимы. Неожиданно Никитин почувствовал толчок, будто кто-то дернул за шлем.
«Зацепили шланги», — пронеслось в голове.
Он
Взглянув на клубы мути, медленно расплывавшейся над следами тяжелых галош, водолаз двинулся дальше. Теперь рыбы, большие и маленькие, то и дело мелькали перед стеклами иллюминатора. Их, точно бабочек в теплую летнюю ночь, манил свет фонаря.
«А где же дыра?» — Никитин почувствовал беспокойство. Он вынул из брезентового мешка горсть мелких опилок. Увлекаемые течением (был отлив), они дружной золотой стайкой медленно плыли под днищем корабля. Вдруг маленькие разведчики-крупинки, словно притянутые магнитом, стремительно понеслись вперед и закружились на одном месте.
«Есть, нашли, голубчики! — обрадовался Никитин, ускоряя мерный свой ход. — А-а-а, вот оно что, заклепки выпали. Невелика беда», — рассуждал он, нащупав светом фонаря две крупные дырки в шершавом днище.
Стайка опилок, втянутая водоворотом, мгновенно исчезла в чреве корабля. Заколотив вместо выпавших заклепок две сосновые пробки, Петя выпустил в воду новую порцию опилок.
Теперь они повели себя иначе: стремительно метнулись вперед и мгновенно исчезли. Никитин почувствовал, будто его легонько подталкивает в спину. Сделав еще два шага, он увидел, что мешок у него в руках сам по себе, как живой, потянулся куда-то кверху. Впереди, вытянувшись гирляндой, заплясали прозрачные пузырьки воздуха.
«Эге-ге, — догадался водолаз, — пробоина близко… Помпы работают, вот и тянут воду».
Он остановился и, высоко держа фонарь, стал шарить светом по днищу. Идти дальше было опасно: вода, мощным потоком всасываясь в пробоину, могла затянуть и его.
«Вот она, — увидел водолаз рваные края пробоины. — Ишь, заусеницы выгнулись, о такой «ноготь» только задень… Рубаху, что гнилую тряпку, распорет…»
Даже сквозь шлем было слышно, как бурлит вода в водовороте.
— Товарищ мичман, — сказал в телефон Никитин, обойдя вокруг зияющего темнотой отверстия, — обнаружена пробоина… Понимаете? Да, большая, нужен пластырь… Иду дальше.
У середины корпуса Никитин, стоя на грунте, доставал стальные листы вытянутыми руками, а здесь, под кормой, ему приходилось пригибаться. Пробравшись к винтам, он увидел, что кормовой частью лайнер почти касается грунта. Здесь колебания корабля были хорошо заметны. Покачивая корабль, волны то поднимали, то опускали его. Каждый раз тяжелая корма с глухим скрежетом оседала в песчаное дно. Ветер на море медленно разворачивал корабль на якоре, и его корма, забирая вправо, с каждым ударом волны входила в песок на новом месте.