Запасной
Шрифт:
Я обсудил это с Челси. Она была в полной прострации. С одной стороны, не могла скрыть своего облегчения. С другой стороны, знала, как сильно я хочу быть рядом со своей командой. Она знала, что я долгое время чувствовал себя гонимым прессой и что армия была единственной здоровой отдушиной, которую я нашёл.
Она также знала, что я верю в Миссию.
Я посоветовался с Вилли. У него тоже были сложные чувства. Он сочувствовал, как солдат. Но как родственник? Как старший брат с огромным чувством конкуренции? Он не мог заставить себя полностью жалеть о таком повороте событий.
Большую часть времени мы с Вилли не имели никакого отношения ко всей этой чепухе с Наследником
Не получая утешения ни от кого, я искал его в водке и Red Bull. И в джине с тоником. В это время меня фотографировали, когда я входил или выходил из многочисленных пабов, клубов, квартир, где проходили домашние вечеринки в предрассветные часы.
Я не любил просыпаться и видеть свою фотографию на первой странице таблоида. Но больше всего я не мог выносить звука, с которым фотографировали. Этот щелчок, этот ужасный звук, раздающийся из-за плеча, из-за спины или в пределах периферийного зрения, всегда вызывал у меня тревогу, всегда заставлял сердце биться, но после Сандхерста он звучал как щелканье затвора пистолета или звук зазубренного лезвия. А затем, что ещё хуже, ещё более травмирующе, следовала ослепительная вспышка.
Отлично, подумал я. Армия сделала меня более способным распознавать угрозы, чувствовать угрозы, испытывать выброс адреналина перед лицом этих угроз, а теперь она отбрасывает меня в сторону.
Мне было очень, очень плохо.
Папарацци каким-то образом прознали об этом. Примерно в это время они начали доставать меня своими камерами, намеренно, пытаясь разозлить. Они задевали меня, ударяли, толкали или просто били, надеясь поддеть, надеясь, что я отвечу, потому что фото будет лучше, а значит, будет больше денег в карманах. Мой снимок в 2007 году стоил около 30 тысяч фунтов. Первый взнос за квартиру. Но снимок, на котором я делаю что-то агрессивное? Такой может стать первым взносом за загородный коттедж.
Я ввязался в одну драку, которая стала сенсацией. Я ушёл с распухшим носом, а мой телохранитель был в ярости. Ты сделал этих папарацци богатыми, Гарри! Ты доволен?
Счастлив? Нет, сказал я. Нет, я не доволен.
Папарацци всегда были гротескными, но, когда я достиг зрелости, они стали ещё хуже. Это было видно по их глазам, по языку тела. Они стали более смелыми и радикальными, как молодые люди в Ираке. Их муллами были редакторы, те самые, которые поклялись стать лучше после смерти мамы. Редакторы публично пообещали больше никогда не посылать фотографов в погоню за людьми, а теперь, десять лет спустя, они вернулись к своим старым методам. Они оправдывали это тем, что больше не посылали собственных фотографов напрямую; вместо этого они заключали контракты с агентствами, которые посылали фотографов — это абсолютно то же самое. Редакторы по-прежнему подстрекали и щедро вознаграждали головорезов и неудачников преследовать королевскую семью или кого-либо ещё, кому не повезло считаться знаменитым или достойным новостей.
И, казалось, всем было плевать. Помню, как выходил из клуба в Лондоне, и меня окружили 20 фотографов. Они окружили меня, затем полицейскую машину, в которой я сидел, бросились на капот, у всех на лицах были футбольные шарфы и капюшоны на головах — униформа террористов. Это был один из самых страшных моментов в моей жизни, и я знал, что никому до этого нет дела. Цена, которую ты платишь, говорили люди, хотя я никогда не понимал,
Цена за что?
Я был особенно близок с одним из своих телохранителей. Билли. Я называл его Билли Скала, потому что он был таким твёрдым и надёжным. Однажды он закрыл собой гранату, которую кто-то бросил в меня из толпы. К счастью, она оказалась ненастоящей. Я пообещал Билли, что больше не буду расталкивать фотографов. Но я также не мог просто так взять и наброситься на их засады. Поэтому, когда мы выходили из клуба, я сказал: "Тебе придется запихнуть меня в багажник машины, Билли".
Он посмотрел на меня, широко раскрыв глаза. Правда?
Только так у меня не будет соблазна напасть на них, а они не смогут на мне заработать.
Двух зайцев одним ударом.
Я не сказал Билли, что так делала мама.
Так мы придумали очень странный ритуал. Когда я выходил из паба или клуба в 2007 году, то просил машину заехать в подворотню или на подземную парковку, забирался в багажник. Билли закрывал крышку. Я лежал там в темноте, скрестив руки на груди, пока он и ещё один телохранитель везли меня домой. Это было похоже на пребывание в гробу. Мне было всё равно.
3
В десятую годовщину смерти матери мы с Вилли организовали концерт в её честь. Вырученные средства должны были пойти в её любимые благотворительные организации, а также в новую благотворительную организацию, которую я только что основал, — Sentebale. Её миссия: борьба с ВИЧ в Лесото, особенно среди детей. (Sentebale это слово на языке сесото, означающее "незабудка", любимый мамин цветок).
Во время планирования концерта мы с Вилли были без эмоций. Общались только по делу. Это годовщина, мы должны сделать это, и всё. Место должно быть достаточно большим (стадион "Уэмбли"), цена на билеты должна была быть соответствующей (45 фунтов), а артисты должны быть из списка "А" (Элтон Джон, Duran Duran, P. Diddy). Но в ночь мероприятия, стоя за кулисами, глядя на все эти лица, чувствуя эту пульсирующую энергию, эту сдерживаемую любовь и тоску по матери, мы хмурились.
Затем на сцену вышел Элтон. Он сел за рояль, и зал сошел с ума. Я попросил его спеть "Свечу на ветру", но он отказался, не хотел причинять боль. Вместо этого он выбрал: "Твоя песня".
Я надеюсь, ты не против,
Что я облёк в слова,
Как прекрасна жизнь, когда есть ты...
Он пел её с блеском и улыбкой, светясь от хороших воспоминаний. Мы с Вилли попытались проникнуться энергетикой, но тут на экране начали мелькать фотографии мамы. Одна ярче другой. Мы как-то сникли и погрустнели.
Когда песня закончилась, Элтон вскочил и представил нас. Их королевские высочества, принц Уильям и принц Гарри! Аплодисменты были оглушительными, ничего подобного мы никогда не слышали. Нам аплодировали на улицах, на играх в поло, на парадах, в оперных театрах, но никогда в таком огромном месте или в такой напряжённой обстановке. Вилли вышел, я последовал за ним, каждый из нас был одет в пиджак и свободную рубашку, как будто собирались на школьную дискотеку. Мы оба страшно нервничали. На любую тему, но особенно на тему мамы, мы не привыкли выступать публично. (На самом деле, мы не привыкли говорить о ней в узком кругу.) Но стоя перед 65 тыс. человек, и ещё 500 миллионами, смотрящими прямой эфир в 140 странах, мы были парализованы.