Запечатленный труд (Том 1)
Шрифт:
Ни я, ни Галина Федоровна не задумывались над фактом побега Дегаева и не анализировали всех обстоятельств, при которых он был совершен: ведь доверие друг к другу всегда было основой отношения между революционерами, связанными в одну организацию, а Дегаев не был человеком новым, за ним было {357} несколько лет деятельности, которая не раз ставила его в рискованное положение, из которого он выходил с честью. Правда, теперь его поведение было поведением человека, который потерял себя, но это казалось естественным ввиду его семейных отношений и не возбуждало вопросов.
Впоследствии припоминались странные, отрывочные
– В Одессе кто-то из арестованных выдает, - сказал однажды Дегаев.
– Кто же может там выдавать?
– спрашивала я.
– Кто-то из нелегальных, - отвечал он.
– Да ведь там, кроме вашей жены, Суровцева и Калюжной, никаких нелегальных нет. А они люди верные, да и выдавать-то им нечего.
– Нет, - твердил Дегаев, - кто-то нелегальный выдает.
Я недоумевала **.
______________
** На кого намекал Дегаев? То, что мне одно время казалось предостережением человека, который не мог выдержать роли, имело совсем иной, гнусный характер. Дело в том, что Калюжную жандармы через некоторое время выпустили, и тотчас пошел слух, что она выдавала. Возмущенная этими слухами, пущенными жандармами с определенным умыслом, честная девушка стреляла в жандармского офицера Катанского, чтобы очистить свое имя от клеветы.
Осужденная за этот выстрел на каторгу, Калюжная в виде протеста покончила с собой на Каре одновременно с Ковалевской и Смирницкой, когда Сигида была подвергнута телесному наказанию и умерла.
Однажды, когда Дегаев и Чернявская были у меня, он спросил:
– А в безопасности ли вы в Харькове?
– Да, в полной безопасности, - с уверенностью отвечала я.
– Вы вполне уверены в этом?
– переспросил он.
– Ну да! Разве что Меркулов встретит меня на улице!
– сказала я как о чем-то совершенно невероятном. {358}
Потом как-то в разговоре Дегаев поинтересовался, в котором часу я выхожу из дому,
В этом при посещениях друг друга не было ничего неуместного, и я, не задумываясь, ответила:
– Обыкновенно в 8 часов, когда утром ученицы фельдшерских курсов идут на занятия - ведь я живу по дубликату одной из них.
В другой раз, уходя от меня, он спросил:
– Есть ли кроме калитки еще какой-нибудь выход?
– Есть, через мелочную лавочку, которую держат хозяева, но я никогда не хожу через нее, - сказала я в ответ.
И всем этим Дегаев воспользовался.
3. АРЕСТ
После этого разговора прошел день или два, когда 10 февраля утром я посмотрела на часы: было восемь, и я вышла из дома. Не прошла я и десяти шагов, как лицом к лицу встретилась с Меркуловым. Один взгляд - и мы узнали друг друга. Он не схватил меня тотчас же, и кругом не было видно ни жандармов, ни полиции. Я продолжала идти вперед, обдумывая положение. Скрыться было некуда: ни проходных дворов, ни квартир кого-нибудь из знакомых поблизости не было. Что у меня в кармане?
– припоминала я. Записная книжка с 2-3 именами лиц, не принадлежащих к организации. Почтовая расписка на деньги, посланные в Ростов А. Кашинцеву. Ее необходимо уничтожить. Я шла уже по Екатерининской улице и подходила к
Вероятно, жандармы знали, что тут живут мои друзья, потому что едва у меня мелькнула мысль, не зайти ли к ним, как я была окружена неизвестно откуда взявшимися жандармами. Одна минута - и я с двумя жандармами была в санях по дороге в полицейский участок.
Там в отдельной комнате был сделан личный обыск. Я тотчас заметила, что женщины, позванные для этого, неопытны, и вынула из кармана портмоне, в котором лежала расписка; моментально она очутилась у меня во рту. Женщины подняли крик, вбежал жандарм и схватил меня за горло. Я притворно стала смеяться, чтобы показать, что он опоздал, и жандарм опустил руку. На деле я никак не могла проглотить сухую нескомканную бумажку и сделала это уже потом.
Приехавший жандармский офицер составил краткий протокол. На вопрос об имени я сказала: "Если арестовали, то сами должны знать - кого". Тогда в комнату вошел Меркулов и с нахальным видом своей обычной скороговоркой сказал: "Что, не ожидали?" У меня вырвалось: "Негодяй!", причем я невольно сделала угрожающий жест. Трус Меркулов попятился к дверям...
Меня перевели в тюремный замок, переодели во все арестантское и принесли кринку молока, настоятельно требуя, чтобы я его пила. Начальство опасалось за мою жизнь: вообразили, что я проглотила не бумажку, а яд. Кусочки желтого кали, хранившиеся в портмоне как химические чернила, были приняты за смертоносный цианистый калий.
Наутро в сопровождении двух жандармов я была на вокзале на пути в Петербург. {360}
Глава восемнадцатая
1. В ДЕПАРТАМЕНТЕ
ПОЛИЦИИ
Была суббота, и день клонился к вечеру, когда мы прибыли в Петербург и меня водворили в одну из камер в здании департамента полиции, Следующий день, воскресенье, как неприсутственный, я могла отдаться мыслям. О ком, о чем? О матери, с которой не видалась несколько лет, о свидании с ней, об огорчении, которое ожидает ее.
В департаменте меня продержали дня три. Позднее я слышала, что мой арест произвел радостную сенсацию в высших сферах. Александр III, получив известие, воскликнул: "Слава богу! Эта ужасная женщина арестована!" По-видимому, для него предназначался мой портрет, снятый на Невском у Александровского и Таубе, у которых обыкновенно снимали всех арестованных.
Когда прокурор Добржинский рассматривал при мне снимки, сделанные в фотографии, то, обратившись к присутствовавшему при этом Н. В. Муравьеву и посмотрев на него значительно, с особым ударением сказал: "Надо выбрать хороший. Вы знаете - для кого". Он выбрал тот портрет 1883 года, который впоследствии был наиболее распространен среди публики и напечатан в моих книгах.
Сын тогдашнего министра юстиции В. Д. Набоков** с детства помнит радость, которую выразил его отец, когда ему принесли телеграмму о моем аресте.