Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы
Шрифт:
Эйнар Рённ тоже пригорюнился, и даже Кольберг не мог и не желал оценить очевидный комизм ситуации. Слишком хорошо он помнил, как у него сосало под ложечкой, когда ему казалось, что всего пять секунд отделяют его и Гунвальда Ларссона от верной смерти. К тому же он не верил в Бога и не представлял себе на небесах полицейского управления с крылатыми сыщиками.
Битва на скале Данвик подверглась придирчивому разбору. Тем не менее объяснительная записка была весьма туманна и пестрила уклончивыми оборотами. Составлял ее Кольберг.
Но
Троих пришлось отвезти в больницу. Правда, ни смерть, ни инвалидность им не грозила. У «газовщика» – ранение мягких тканей плеча. У Цакриссона – ожоги на лице. Кроме того, врачи утверждали, что у него шок, что он производит «странное» впечатление и не в состоянии толково ответить на простейшие вопросы. Но это, скорее всего, объяснялось тем, что они не знали Цакриссона и переоценивали его умственные способности. Возможность недооценки в этом случае начисто исключалась. Не одну неделю предстояло провести на бюллетене полицейскому, которого искусала собака: разорванные мышцы и жилы не скоро заживают.
Хуже всего пришлось самой собаке. Из хирургического отделения Ветеринарного института сообщили, что, хотя пулю удалось извлечь, вопрос об усыплении не снимается с повестки дня, ибо не исключена возможность инфекции. Правда, в заключении отмечалось, что Бой – молодая и крепкая собака, ее общее состояние – удовлетворительное.
Для посвященных все это звучало малоутешительно.
Члены спецгруппы тоже не могли похвастаться своим самочувствием.
Рённ сидел с пластырем на лбу; его красный от природы нос подчеркивал живописность двух отменных синяков.
Гунвальду Ларссону, по чести говоря, было место не на службе, а дома – вряд ли можно считать трудоспособным человека, у которого правая рука и правое колено туго перевязаны бинтами. К тому же изрядная шишка украшала его голову.
Кольберг выглядел лучше, но у него голова раскалывалась от боли, которую он приписывал загрязненной атмосфере на поле боя. Специальное лечение – коньяк, аспирин и супружеская ласка (любящая жена постаралась) – помогло только отчасти.
Поскольку противник в битве не участвовал, его потери были минимальными. Правда, в квартире обнаружили и конфисковали кое-какое имущество, но даже Бульдозер Ульссон не решился бы всерьез утверждать, что утрата рулона туалетной бумаги, картона с ветошью, двух банок брусничного варенья и горы использованного белья может сколько-нибудь огорчить Мальмстрёма и Мурена или затруднить их дальнейшие действия.
Без двух минут девять в кабинет ворвался и сам Бульдозер Ульссон. Он уже успел с утра пораньше посетить два важных совещания – в ЦПУ и в отделе по борьбе с мошенничеством – и был, что называется, полон боевого задора.
– Доброе утро, привет, – благодушно поздоровался он. – Ну, как самочувствие, ребята?
Ребята сегодня, как никогда, ощущали свои уже немолодые годы, и он не дождался ответа.
– Что ж, вчера Руус сделал ловкий контрход, но не будем из-за этого вешать
– По-моему, это скорее похоже на детский мат, – возразил любитель шахмат Кольберг.
– Но теперь наш ход, – продолжал Бульдозер. – Тащите сюда Мауритссона, мы его прощупаем! Он кое-что держит про запас. И он трусит, уважаемые господа, еще как трусит! Знает, что теперь Мальмстрём и Мурен не дадут ему спуску. Освободить его сейчас – значит оказать ему медвежью услугу. И он это понимает.
Рённ, Кольберг и Гунвальд Ларссон смотрели воспаленными глазами на своего вождя. Перспектива снова что-то затевать по указке Мауритссона им нисколько не улыбалась.
Бульдозер критически оглядел их; его глаза тоже были воспалены, веки опухли.
– Знаете, ребята, о чем я подумал сегодня ночью? Не лучше ли впредь для таких операций, вроде вчерашней, использовать более свежие и молодые силы? Как по-вашему? – Помолчав, он добавил: – А то ведь как-то нехорошо получается, когда пожилые, солидные люди, ответственные работники бегают, палят из пистолетов, куролесят…
Гунвальд Ларссон глубоко вздохнул и поник, словно ему вонзили нож в спину.
«А что, – подумал Кольберг, – все правильно».
Но тут же возмутился.
«Как он сказал? Пожилые?.. Солидные?..»
Рённ что-то пробормотал.
– Что ты говоришь, Эйнар? – ласково спросил Бульдозер.
– Да нет, я только хотел сказать, что не мы стреляли.
– Возможно, – согласился Бульдозер. – Возможно. Ну все, хватит киснуть. Мауритссона сюда!
Мауритссон провел ночь в камере, правда с большим комфортом, чем рядовые арестанты. Ему выделили персональную парашу, он даже одеяло получил, и надзиратель предложил ему стакан воды.
Все это его вполне устраивало, и спал он, по словам того же надзирателя, спокойно. Хотя, когда ему накануне сообщили, что Мальмстрём и Мурен не присутствовали при своем задержании, он был заметно удивлен и озабочен.
Криминалистическое исследование квартиры показало, что птички улетели совсем недавно. Это подтверждали, в частности, обнаруженные в большом количестве отпечатки пальцев; причем на одной из банок остались следы большого и указательного пальца правой руки Мауритссона.
– Вам не нужно объяснять, что из этого следует, – выразительно произнес Бульдозер.
– Что Мауритссон уличен банкой с брусничным вареньем, – отозвался Гунвальд Ларссон.
– Вот-вот, совершенно верно, – радостно подхватил Бульдозер. – Он уличен! Никакой суд не подкопается. Но я, собственно, не об этом думал.
– О чем же ты думал?
– О том, что Мауритссон явно говорил правду. И вероятно, он нам еще кое-что выложит.
– Ну да, о Мальмстрёме и Мурене.
– То есть как раз то, что нас сейчас больше всего интересует. Разве не так?
И вот Мауритссон снова сидит в окружении детективов. Сидит тихий, скромный человечек с располагающей внешностью.