Шрифт:
I
Церковные часы пробили два, когда она вышла из метро на Вольмар Икскюлльсгатан. Она остановилась, закурила сигарету и быстро зашагала дальше, к Мариинской площади.
Дрожащий колокольный звон напомнил ей о безрадостных воскресных днях детства. Она родилась и выросла всего в нескольких кварталах от Мариинской церкви, где ее крестили и почти двенадцать лет назад конфирмовали. От всей процедуры перед конфирмацией ей запомнилось только одно: как она спросила священника, что подразумевал Стриндберг, говоря о «тоскующем дисканте» колоколов на
Солнце пекло ей спину, и, миновав Санкт-Паульсгатан, она сбавила шаг, чтобы не вспотеть. Почувствовала вдруг, как расшалились нервы, и пожалела, что перед выходом из дома не приняла успокоительное.
Подойдя к фонтану посредине площади, она смочила в холодной воде носовой платок и села на скамейку в тени деревьев. Сняла очки, быстро вытерла лицо мокрым платком, потом протерла уголком голубой рубашки очки и снова надела их. Большие зеркальные стекла закрывали верхнюю часть лица. Сняв синюю широкополую шляпу из джинсовой ткани, она подняла длинные, до плеч, светлые волосы и вытерла шею. Снова надела шляпу, надвинула ее на лоб и замерла, сжимая платок руками.
Немного погодя она расстелила платок рядом с собой на скамейке и вытерла ладони о джинсы. Посмотрела на свои часы — двенадцать минут третьего — и дала себе еще три минуты на то, чтобы успокоиться.
Когда куранты пробили четверть, она открыла темно-зеленую брезентовую сумку с кожаным ремнем, которая лежала у нее на коленях, взяла со скамейки высохший платок и сунула комком в сумку. Встала, повесила ее на правое плечо и зашагала к Хурнсгатан. Понемногу ей удалось справиться с нервами, и она сказала себе, что все должно получиться, как задумано.
Пятница, 30 июня, для многих уже начался летний отпуск. На Хурнсгатан царило оживление — машины, прохожие. Свернув с площади налево, она оказалась в тени домов.
Она надеялась, что верно выбрала день. Все плюсы и минусы взвешены, в крайнем случае придется отложить операцию на неделю. Конечно, ничего страшного, и все-таки не хочется терзать себя недельным ожиданием.
Она пришла раньше времени и, оставаясь на теневой стороне, посмотрела через улицу на большое окно. Чистое стекло пестрело солнечными бликами, проносившиеся мимо машины тоже мешали, но она разглядела, что шторы опущены.
Она стала медленно прохаживаться по тротуару, делая вид, что ее занимают витрины. Хотя перед часовым магазином поодаль висел большой циферблат, она поминутно глядела на свои часы. И внимательно следила за дверью через улицу.
Без пяти три она направилась к переходу на углу и через четыре минуты очутилась перед дверью банка.
Прежде чем входить, она открыла замок брезентовой сумки, потом толкнула дверь.
Перед ней был длинный прямоугольник зала, в котором располагался филиал известного крупного банка. Дверь и единственное окно образовывали одну короткую сторону, от окна до противоположной стены тянулась стойка, часть левой стены занимали четыре конторки, дальше стоял низкий круглый стол и два круглых табурета с обивкой в красную клетку, а в самом углу вниз уходила крутая винтовая лестница, очевидно ведущая к абонентским ящикам и сейфу.
В зале был только
За стойкой сидели две женщины; третий служащий, мужчина, рылся в картотеке.
Она подошла к конторке и достала из наружного кармана сумки ручку, следя уголком глаза за клиентом, который направился к выходу. Взяла бланк и принялась чертить на нем каракули. Вскоре служащий подошел к двойным дверям и захлопнул на замок наружную часть. Потом он наклонился, поднял щеколду, удерживающую внутреннюю часть, и вернулся на свое место, провожаемый тихим вздохом закрывающейся двери.
Она взяла из сумки платок, поднесла его левой рукой к носу, как будто сморкаясь, и пошла с бланком к стойке.
Дойдя до кассы, сунула бланк в сумку, достала плотную нейлоновую сетку, положила ее на стойку, выхватила пистолет, навела его на кассиршу и, не отнимая от рта платок, сказала:
— Ограбление. Пистолет заряжен, в случае сопротивления буду стрелять. Положите все наличные деньги в эту сетку.
Испуганно глядя на нее, кассирша осторожно взяла сетку и положила перед собой. Вторая женщина, которая в это время поправляла прическу, замерла, потом робко опустила руку с гребенкой. Открыла рот, как будто хотела что-то сказать, но не произнесла ни слова. Мужчина, стоявший у письменного стола, сделал резкое движение, она тотчас направила пистолет на него и крикнула:
— Ни с места! И руки повыше, чтобы я их видела!
Потом опять пригрозила пистолетом остолбеневшей кассирше.
— Поживее! Все кладите!
Кассирша торопливо набила пачками сетку и положила ее на стойку. Мужчина вдруг заговорил:
— Все равно у вас ничего не выйдет. Полиция…
— Молчать! — крикнула она.
Бросив платок в брезентовую сумку, она схватила сетку и ощутила в руке приятную тяжесть. Затем, продолжая угрожать служащим пистолетом, стала медленно отступать к двери.
Неожиданно кто-то метнулся к ней от лестницы в углу зала. Долговязый блондин в отутюженных белых брюках и в синем пиджаке с блестящими пуговицами и большим золотым вензелем на грудном кармане.
По залу раскатился грохот, ее руку дернуло вверх, блондин с вензелем качнулся назад, и она увидела, что на нем совсем новые белые туфли с красной рифленой резиновой подошвой. Лишь когда его голова с отвратительным глухим стуком ударилась о каменный пол, до нее вдруг дошло, что она его застрелила.
Она швырнула пистолет в сумку, кинула безумный взгляд на объятых ужасом служащих и бросилась к двери. Возясь с замком, успела подумать: «Спокойно, я должна идти спокойно», — но, выскочив на улицу, устремилась к переулку чуть не бегом.
Она не различала прохожих, только чувствовала, что кого-то толкает, а в ушах ее по-прежнему стоял грохот выстрела.
Завернув за угол, она побежала, крепко держа сетку в руке; брезентовая сумка колотила ее по бедру. Вот и дом, где она жила ребенком. Она рванула дверь знакомого подъезда и пробежала мимо лестницы во двор. Заставила себя умерить шаг и через подъезд флигеля прошла на следующий двор. Спустилась по крутой лестнице в подвал и села на нижней ступеньке.