Запев. Повесть о Петре Запорожце
Шрифт:
— Я подумаю, — пообещал Петр, уходя.
— Непременно, — согласился Владимир Ильич. — Желаю успеха.
Это прозвучало жестко и вместе с тем дружески. Ио именно жесткость успокоила Петра: должно быть, и в самом деле человеку с твердыми убеждениями не опасно иметь попутчиков даже из стана ряженых.
8
Петр разыскал Струве во внутреннем дворике дома шестьдесят по Литейному проспекту. Сюда выходили окна книжного склада и квартиры Калмыковой, задние двери мелочной лавки купца Беспалова и двухэтажного флигеля, а
Ниночка, а точнее Нина Александровна Герд, — гимназическая подруга Крупской. Прежде они были неразлучны. Даже в Смоленской воскресно-вечерней школе стали учительствовать по общему решению. Но с появлением Струве их дружба распалась. И дело тут даже ие в самом Петре Бернгардовиче, а во взглядах, которыми он заразил Герд. Благодаря ему она вспомнила, что отец ее, директор гимназии, принадлежит к избранному кругу людей, что ей вовсе не хочется ломать свою жизнь ради обездоленных; конечно, она готова для них что-нибудь сделать, но в пределах разумного.
По случаю велосипедного выезда Струве облачен в куртку того же покроя, что у жокеев, но более богатую и фасонистую, в кожаные штаны и краги. На голове кожаное кепи. Герд одета не менее изысканно.
Еще совсем недавно велосипеды в Петербурге были редкостью. Стоили они триста и более рублей. Теперь цена втрое упала. Многие состоятельные люди прикинули, что посыльный на велосипеде обойдется дешевле, чем постоянный извозчик. В городе даже шутка появилась: раньше весну узнавали по ласточкам и лягушкам, теперь — по велосипедёрам.
Судя по полицейской хронике, которую газеты подают не иначе как «Дневник приключений», на велосипеды уже село до пяти тысяч человек; многие из них поступают в больницы по случаю столкновения с конкой, извозчиками, пешеходами. Общество велосипедистов-любитолей возмущено: оно против того, чтобы велосипед становился транспортным средством и курсировал на улицах. Для него есть летние и зимние треки, например в Николаевском манеже. Там можно обучиться фигурной, командной, манежной и прочей езде. Там есть места для зрителей. К тому же, оркестр пожарной команды для поднятия духа бесплатно играет там народный гимн и другие патриотические мелодии…
Заметив, наконец, Петра, Струве остановился:
— Извини, Ниночка. Ко мне Запорожец.
Тяжело переводя дыхание, он приблизился к Петру, принял свернутую трубочкой корректуру, отрывисто спросил:
— Что это?
— Владимир Ильич просил передать. Материал для «Материалов…».
— Как он себя чувствует?
— Как человек, которому нездоровье немного помешало работать.
— Когда мне удобно его навестить?
— Сию минуту.
— Но это, простите, невозможно. Я… не готов.
— Тогда подготовьтесь хорошенько. Именно потому, что Владимир Ильич готов наступать далее «Материалов…».
— А вы не лишены юмора, Петр Кузьмич.
— Стараюсь. Но до вас мне далеко, Петр Бернгардович.
— Спасибо, что потрудились, — в голосе Струве появились отстраненность,
Уже выходя па Литейный проспект, Петр услышал за спиной чьи-то торопливые шаги, взволнованный оклик:
— Василий Федорович! Василий Федорович!
Это была Антонина. Не рассчитав бега, она налетела на Петра.
Он придержал ее за плечи, а вроде как обнял.
— Ах, это ты, птичка-невеличка? Какими судьбами?
— У дяди была, — переводя дух, сообщила Антонина. — Он в складе работает. У барыни Александры Михайловны.
— Вот как? — удивился Петр.
— Ага. Кузьма Иванович Никитин. Может, знаете?
Платок у Антонины съехал набок. Гладко подобранные волосы на лбу распушились. Глаза сделались большими. Да они у нее зеленые, с мягкой голубизной. Чистые-чистые. Кожа на висках и возле носа матовая, будто у молоденького масленка. Губы яркие, горячие. Из них толчками выбивается дыхание.
— Знаю, — с запозданием ответил Петр и, не удержавшись, поправил на ней сбившийся платок. — Муж кухарки? Тихий такой, запойный? Укладывает в короба книги?
— Он, он, — обрадованно закивала Антошша. — Запойный, зато честный. Он, когда проспится, очень стыдом мучается. Барыне от этого только польза: за троих работает…
Ни дождя, ни солнца не было, однако мимо них важно шествовали дамы с зонтиками, на французский манер именуемыми антукамп. Следом семенили нагруженные бонбоньерками прислужники. На бонбоньерках красовались изображения конфет и тортов.
Вприпрыжку неслись гимназисты. Звонко чеканя шаг, проходили обер- и штаб-офицеры. Немало попадалось и скромно одетых людей с книжными связками. Оно и неудивительно — Литейный проспект буквально набит книжными лавками, торговыми залами, складами.
— Куда теперь путь держишь? — спросил Петр.
— А хоть куда, — простодушно ответила Антонина. — У меня время есть. Могу вас проводить.
— Проводи. У меня тоже время есть. Воскресенье.
Петру оставалось передать Бабушкину перевод драмы Гауптмапа «Ткачи». Договорились встретиться у рыбной лавки на Малой Конюшенной. До назначешюго времени еще около часа.
Они не спеша двинулись по Литейному в сторону Невы.
— Так что же Кузьма Иванович? — спросил Петр, продолжая прерванный разговор. — Почему он и тебя не устроил к Калмыковой?
— Он устроил. Да я не удержалась. У барыни как? Приказчиков нет, только помощницы. Да еще Кузьма Иванович и пять мальчиков-сирот. Один из них стал воровать. А на меня пало. Как я плакала, как плакала… Пришлось к Кенигу идти, на бумагопрядильню.
— Неужели Александра Михайловна не разобралась?
— У них сердце мягкое, сирот жалеют. Учительшу к ним взяли. Чтобы, значит, в книгопродавческую школу готовить. Как только шесть часов — шабаш, садятся у нее в кабинетах и умничают, и умничают! А я не сирота, опять же в годах… С меня и спрос. Врать не буду, барыня меня не гнала. Они добрые. Но разговаривать стали по-другому, ровно я с улицы, не знакомая им. А главная их помощница и вовсе стыдно со мной обошлась. Говорит: Кузьма пьет, а эта крадет — божья семейка… Я и ушла, чтобы дядю не стронуть. Он у меня хороший.