Записки А Т Болотова, написанных самим им для своих потомков

Болотов Андрей Тимофеевич

Другая и наиважнейшая польза проистекла от сей перемены та, что пребыванием моим в каморе власно как проложен был мне путь к другой, последующей затем и гораздо еще важнейшей перемене, которая обратилась мне в бесконечную пользу, как о том упомяну я впредь в своем месте.

Таким образом, сделавшись, против всякого чаяния, оторванным и независимым от полка, начал я провождать совсем новый и для меня необыкновенный род жизни, которая сначала хотя показалась мне весьма скучной, но как ко всему привыкнуть можно, то в короткое время сделалась мне нарочито сносной, и я нимало уже на нее не жаловался, но, привыкнув мало-помалу к тихой и уединенной жизни, стал находить в ней несколько и удовольствия. Все тогдашнее мое время препровождаемо было следующим образом: в каждый день поутру, вставши и напившись чаю и одевшись, отправлялся я в путь к своей каморе. Расстояние от нее до моей квартиры было хотя не малое и простиралось более нежели на полторы версты, однако хаживал я обыкновенно один и пешочком, и как, по счастью, кратчайший путь туда лежал по хорошим улицам и мостовым, то путешествия сии никогда мне не наскучивали, но хождение сие поспешествовало еще много моему

здоровью. Придя в камору, садился я обыкновенно за свой стол и, не сходя с места, проработывал до самого первого часа. В сие время надоедало мне только несколько мое уединение, ибо главные покои сей каморы, где было множество писцов, были от того места, где я сидел, несколько удалены, а тут находились только три комнаты, из коих в одной сидел упомянутый старичок-советник, у которого был я под надзиранием, в другой я, а в третьей, маленькой, главный приходчик, или приниматель собираемых доходов. Но как в немецких канцеляриях совсем не такие обыкновения, как у нас, и всеми канцелярскими служителями не предпринимаются никакие вольности в разговорах и не препровождается время в смехах и балагуреньях, но всякий из них сидит как вкопанный на своем месте и занимается своим делом наиприлежнейшим образом, и у них не только нет никогда шума и сумятицы, но наблюдается во всем благопристойность, тихость и совершенный порядок, то и упомянутые оба соседа мои занимались всегда и столь прилежно своими делами, что мне в целые сутки не удавалось иногда промолвить с ними ни единого слова; о вступлении ж в какие-нибудь разговоры и помыслить было нельзя. Сверх того, не только сии господа, но и все лучшие жители города Кенигсберга вообще имели как-то некоторое отвращение от всех нас, русских, и власно как умышленно старались всячески от нас и от поверенного откровенного и дружелюбного обхождения с нами убегать и удаляться, почему и неудивительно, что хотя я немалое время при сей должности в каморе пробыл и, хотя оказывая обоим моим соседям возможнейшее учтивство, всячески старался с ними сколько-нибудь поближе познакомиться, однако все мои старания были тщетны. Они соответствовали мне таковыми ж только учтивостями, но более сего не мог я ничего от них добиться, ибо хотя я и ежедневно ожидал, чтоб который-нибудь пригласил меня из них когда не обедать, так, по крайней мере, на чашку кофе или чаю, однако не мог я сего от них никогда дождаться; самому же понаяниться и к ним без зову ходить казалось мне непристойно. Словом, они казались мне сущими бирюками. Но таковых же бирюков нашел я и в присутствующих в тамошней рентерее и соляной конторе, в которые через несколько дней должен я был ходить и по несколько часов просиживать в таковом же деле, т. е. записывании тамошних рентерейных и соляных доходов в особые книги. В обоих сих присутственных местах, находившихся в том же замке, где была и камора, делами управляли два стариченца, но оба они еще нелюдимее и несловоохотнее были моих соседей, так что я от сих мог ожидать еще меньше, нежели от прежних, ласки и дружелюбия.

Все сие сначала меня крайне удивляло, и я не однажды сам в себе с досадой помышлял и говорил: "Что это за бирюки и за черти здесь сидят! ни к кому из них нет приступу и ни от кого не добьешься никакого дружелюбия и ласки", но после, как узнал короче весь прусский народ и кенигсбергских жителей, то перестал тому дивиться и приписывал уже сие не столько их нелюдимости, сколько общему их нерасположению ко всем россиянам, к которым хотя наружно оказывали они всякое почтение, но внутренне почитали их себе неприятелями и потому от дружелюбного и откровенного с ними обхождения удалялись; а сверх того, умеренный и воздержный род их жизни, удаленной от всяких роскошей и излишеств, имел в том великое соучастие.

Но я удалился уже от порядка моего повествования, и теперь, возвращаясь к нему, скажу, что, препроводив упомянутым образом все утро в беспрерывном и скучном писании, по пробитии двенадцати часов выхаживал я вместе с прочими из каморы и возвращался на квартиру. Тут находил я всегда солдатский свой обед, изготовленный людьми моими, уже готовым, который хотя не таков был сладок, как мнимый прусский, но я никогда голодным не вставал из-за стола. Потом принимался я тотчас за рисованье и проводил в нем и в других любопытных упражнениях с час и более времени. По пробитии двух часов отправлялся опять в путь в свою камору и просиживал там до самого почти вечера. По выходе же из нее и возвратившись домой, хаживал прогуливаться на корабельную пристань и в другие близ находящиеся места, а особенно по берегу реки Прегеля, и сматривал на плавающие по реке суда и на множество народа, упражняющегося на берегах в нагруживании и выгрузке судов. Когда же случалось день воскресный или праздничный, в который в каморе не было заседания, тогда весь день употреблял я либо на рисованье, либо на разгуливание по всему городу и по всем лучшим частям его. Хаживал иногда к старичку, своему полковнику, который унимал иногда меня у себя обедать и брал с собой вместе гулять в наилучший и славный тамошний Сатургусов сад, о котором упомяну я подробнее в своем месте; а как и кроме сего были в сем городе другие сады, в которых всякому гулять было можно, то, отыскивая их, хаживал иногда и в них гулять. В трактиры же очень редко захаживал, и то разве для того, чтоб напиться чаю и кофе и почитать газет иностранных; и как газеты тогдашнего времени были весьма любопытны, и я узнал, что издавались они и тут в городе, то не преминул я взять и для себя их и насыщать ими свое любопытство.

Таким образом, привыкнув к сему новому и уединенному роду жизни, препроводил я несколько недель в наиспокойнейшем состоянии и жил, прямо можно сказать, в мире и тишине, и был состоянием своим доволен. От прежних же своих товарищей сделался я так удален, что и сведения не имел, что у них между собой происходило, да и узнать то всего меньше старался.

Но теперь время мне письмо свое кончить и сказать вам, что я есть и проч.

Описание Кенигсберга. В Кенигсберге

Письмо 60-е

Любезный приятель! Как в течение

тех недель, которые, находясь при каморе, препроводил я вышеупомянутым образом в мире, тишине и спокойствии, имел я довольно времени и случаев осмотреть и узнать Кенигсберг, то постараюсь я теперь исполнить то, что упустил в предследующих письмах, и описать вам сей столичный прусский город, дабы вы получили о нем некоторое ближайшее понятие.

Город сей лежит посреди всего королевства Прусского и может почесться приморским, ибо хотя стоит он и не подле самого моря, и открытое Балтийское море от него не ближе семидесяти верст, но как между оным и морем находится узкий и предлинный залив, называемый Фрижским Гафом{32}, и в сей залив впадает река Прегель, от устья которой неподалеку Кенигсберг на берегах оной воздвигнут, река же сия довольно глубока, то и пользуется он той выгодой, что все морские купеческие суда и гальйоты доходят помянутым гафом и рекой до самого города и тут производят свою коммерцию, или торговлю.

Упомянутая река протекает сквозь самый сей город, и как она в самом том месте, где он построен, разделившись на многие рукава, произвела несколько обширных и больших островов, то сие служит сему городу в особенную выгоду. Некоторые из сих ровных и низменных островов, перерытых многими каналами, покрыты наипрекраснейшими сенокосными лугами, производящими наигустейшую и хорошую едкую траву, которая в особенности достопамятна тем, что жители кенигсбергские приготовляют из нее особенного рода крупу, известную у них под именем швадентриц{33}. Они в летнее время, когда вырастают на траве сей волоти, похожие на наши костеревые или роженчиковы, обсекают оные ситами и решетами и потом, высушив, обрушивают из них крупу, имеющую наиприятнейший вкус в каше. Осенью покрыты сии места несколькими тысячами пасомого на них скота и лошадей. Самые же ближние к городу острова заняты разными городскими строениями, и из них в особенности замечания достоин обширный и посреди самого города находящийся круглый остров, потому что весь он застроен сплошным и превысоким каменным строением и составляет особую и наилучшую часть города{34}.

Впрочем, город этот довольно обширен, имеет в себе великое число жителей и обнесен вокруг земляным валом с бастионами{35}, а в стороне к морю, по левую сторону реки Прегеля, сделана небольшая регулярная четвероугольная крепость, или цитадель, называемая Фридрихсбургом{36}, с установленными вокруг пушками. Но все сии укрепления не составляют дальнейшей важности, ибо как по великой обширности города содержание всех валов в хорошем порядке сопряжено б было с великим коштом, то и с многочисленным гарнизоном не может сей город порядочной и долговременной осады вытерпеть, и потому почесться может он более открытым купеческим и торговым городом, нежели крепостью. Со всем тем везде при въездах поделаны были порядочные городские ворота, и при оных содержались строгие караулы.

Что касается до внутренности сего города, то она разделяется сперва на самый город и на несколько обширных форштатов, которые, однако, не отделены от города никакой особой стеной, но совокупно с ними окружены вышеупомянутым земляным валом, а отличны от города только тем, что в них строения не таковы хороши и не таковы высоки, как в городе, а притом наиболее состоят из фахверков или кирпичных мазанок, как, напротив того, в самом городе находятся уже все сплошные и о нескольких этажей каменные дома, сплощенные между собой наитеснейшим образом.

Впрочем, сей внутренний и лучший город имеет в себе три главные отделения, или части, известные у них под именем Альтштата, или старого города Кнайпхофа, которого часть находится на вышеупомянутом острове, и Лебенихта{37}. Каждая из сих частей составляет некоторым образом особый город, ибо каждая имеет особую свою ратушу, особую соборную церковь, особые свои публичные здания, особую торговую площадь и особое городское начальство. Что касается до так называемых форштатов, то они состоят из предлинных и довольно широких улиц, простирающихся от упомянутых главных частей города в разные стороны. Главнейшие из них называются: Розгартен, Траггейм, Сакгейм, Штейндам, Габерберг и некоторые иные{38}. Все сии форштаты, кроме нескольких дворянских домов, рассеянных по оным, состоят из посредственных и только в два этажа построенных домов.

Наизнаменитейшим из всех в Кенигсберге находящихся зданий можно почесть так называемый Замок, или дворец прежних герцогов прусских. Огромное сие, и, по древности своей, пышное здание воздвигнуто на высочайшем бугре, или холме, посреди самого города находящегося{39}. Оно сделано четвероугольное, превысокое и имеет внутри себя четверостороннюю, нарочито просторную площадь и придает всему городу собой украшение, и тем паче, что оно со многих сторон, а особенно из-за реки, сверх всех домов видимо. В одном из четырех его боков, или фасов, во втором этаже находятся старинные герцогские покои, состоящие во многих залах и пространных комнатах, которые и в нашу еще бытность обиты были теми старинными ткаными обоями, которые находились еще в то время, когда в оных приниман был государь Петр I, когда он путешествовал с Лефортом по разным землям в посольской свите{40}, и в коих покоях имеют пребывание свое прусские короли, когда они, по вступлении на престол, приезжают в Кенигсберг для принятия присяги, которая пышная церемония производится на помянутой внутри сего замка находящейся площади; а в прочее время живали в сих покоях главные правители и командиры над войсками, в сем королевстве находившимися, как и перед вступлением нашим жил в оных фельдмаршал их Левальд. Со всем тем во всех сих покоях не только нет никакого дальнего в убранствах великолепия, но они низковаты, темны и крайне невеселы, что, может быть, и подало повод прежним государям прусским один и лучший угол сего замка переделать и прибавить еще вверх два огромных этажа. Но неизвестно для чего оба сии этажа остались как-то неотделанными совсем, а только отработанными вчерне, и уже мы в последующие годы постарались сами один из сих этажей отделать и убрать так, что не постыдно было никому, и даже самим королям, в нем жить. В нижнем этаже сего фаса находились кладовые, кухни, караульни и, наконец, на углу самая та камора, в которую я хаживал.