Записки археографа
Шрифт:
…В апреле 1974 года я, тогда старший преподаватель кафедры истории СССР досоветского периода, оказался в Москве, чтобы передать рукопись своей диссертации по истории покаянной дисциплины русской церкви домонгольского периода моим оппонентам – А. Г. Кузьмину и А. И. Рогову. Диссертация далась очень трудно. Тема, предложенная М. Я. Сюзюмовым, предполагала исследование византийского влияния на право Древней Руси. В процессе подготовки пришлось ограничиться исследованием древнерусских епитимийников.
На этом пути я столкнулся как минимум с двумя проблемами. Первая – это почти полное отсутствие историографии по теме [399] . Но гораздо труднее оказалось другое – отсутствие специальной подготовки в области палеографии и текстологии, курсы которых не преподавались в университете на тот момент. До поступления в аспирантуру я и рукописи в руках не держал. Да и где?! В Свердловске единственное собрание находилось в фондах Государственного архива Свердловской области (собрание рукописей Уральского общества любителей
399
Едва ли не единственным исследователем, изучавшим эту проблему как историк, был ученик Е. Е. Голубинского С. И. Смирнов, профессор Московской духовной академии, автор многих исследований (См., например: Смирнов С. И. Духовный отец древней восточной церкви (История духовничества на Востоке). Сергиев Посад, 1906. Ч. 1; МИДПД; Смирнов С. И. Древнерусский духовник…). В советское время можно отметить лишь издание по инициативе академика М. И. Тихомирова Закона судного людем – одного из важнейших памятников покаянного права, основанного на византийской Эклоге (Закон Судный людем: [Списки краткой редакции]; Закон судный людем пространной и сводной редакции), и исследования Я. И. Щапова по истории Кормчей книги на Руси (см.: Щапов Я. Н. Древнерусские княжеские уставы…; Его же. Византийское и южнославянское правовое наследие…).
Начав преподавать в УрГУ, я стал читать спецкурс по культуре Древней Руси для студентов-третьекурсников, ездил с ними на экскурсии в Верхотурье и в Тобольск, пытаясь хотя бы отчасти восполнить пробелы в учебной программе.
Возвратимся к апрелю 1974 года.
Меня разыскали в Москве и передали, что со мной хочет встретиться профессор В. Я. Кривоногов, руководивший историко-архивным отделением нашего истфака. Встреча была назначена в гостинице «Россия». В. Я. Кривоногов попросил меня найти в Научной библиотеке МГУ Ирину Васильевну Поздееву и договориться, когда она сможет прочитать курс для студентов, желающих поехать в археографическую экспедицию. В. Я. Кривоногов осенью 1973 г. был на выездном заседании Археографической комиссии в Пермском университете, где И. В. Поздеева сделала доклад об итогах археографических исследований в Пермской области. Доклад и находки московских археографов произвели большое впечатление на В. Я. Кривоногова и на проректора по учебной работе УрГУ Б. А. Сутырина, заведовавшего кафедрой истории СССР. В Свердловске было организовано Уральское отделение Археографической комиссии во главе с В. Я Кривоноговым, а Б. А. Сутырин возглавил его Свердловское отделение. Там же, в Перми была достигнута предварительная договорённость о совместной работе Уральского университета и МГУ в Свердловской области.
Восторженный рассказ В. Я. Кривоногова я слышал, но никакого особого желания самому участвовать в археографических экспедициях не было. Мне было интересно заниматься Древней Русью. Конечно, во время долгого сидения в рукописных отделах БАНа, Ленинки, Пушкинского Дома я слышал об экспедициях, да и знал некоторых участников. Но знакомство с рукописным собранием Пушкинского Дома убедило меня, что в собраниях, сформированных в результате полевых исследований в 50-е – 60-е гг. XX в. преобладают поздние, а следовательно, неинтересные для меня рукописи XVII-XIX вв. Пожалуй, единственное, что вызывало некоторый интерес, это возможность получить десяток рукописей, чтобы сделать занятия по палеографии более живыми, чтобы студенты хоть увидели, что такое водяные знаки и как по ним можно датировать рукописи. История Урала меня совершенно не интересовала.
Предполагалось, что руководить будущей археографической экспедицией будет кандидат исторических наук А. Б. Черноухов, специализировавшийся на истории Урала XVIII в. и работавший на историко-архивном отделении исторического факультета Уральского университета.
Просьба встретиться с И. В. Поздеевой была неожиданной, но отказаться я не мог. Эта встреча состоялась в маленькой комнатке Научной библиотеки МГУ. Ирина Васильевна сказала, что необходимым условием проведения экспедиции должен стать учебный курс «Круг чтения людей Древней Руси». Со своей стороны я настаивал, чтобы находки первого года экспедиции остались в Свердловске, в университете.
В мае 1974 г. И. В. Поздеева приехала в Свердловск и начала читать курс, когда-то разработанный А. И. Роговым (не только замечательным учёным, но и глубоко православным человеком) для археографов [400] и включавший изложение церковного календаря и книжного сопровождения дневного, недельного и годичного циклов богослужения. Сейчас трудно даже представить, насколько неожиданно звучали в стенах истфака слова «Евангелие», «Апостол», «Часослов», «Псалтырь»… Я сам был прилежным слушателем вместе со студентами. Этот курс слушали лаборант кафедры новейшей истории Н. В. Лерник, ставшая затем заместителем начальника свердловской части экспедиции, студенты-третьекурсники, занимавшиеся
400
А. И. Рогов вместе с Я. Н. Щаповым и В. Б. Кобриным были инициаторами археографических экспедиций рукописного отделения Ленинской библиотеки.
А. В. Черноухов привёл на занятия трёх студентов-первокурсников архивного отделения – Л. Дашкевич, Е. Пирогову, П. Сасина. На этом участие А. В. Черноухова в подготовке будущей экспедиции закончилось, я нечаянно оказался крайним…
В июле 1974 г. началась первая совместная экспедиция УрГУ и МГУ. Уральская часть отряда выехала в Невьянск. Нам предстояло работать там до Петрова дня, потом должен был прибыть московский отряд, работавший в Пермской области. Дух экспедиции родился, по существу, в часовне невьянских староверов беспоповского согласия. Глубокая религиозность, непосредственная причастность каждого из молящихся к служению Богу; древние и писанные по древним образцам иконы; одежда из XVII-XVIII вв. – женские косоклинники с серебряными позументами и платки, заколотые «под иголочку», кафтаны-однорядки на мужчинах; старинные, но знакомые всем молящимся напевы службы, – всё это превращало часовню в удивительную «машину времени». Наш искренний интерес к истории, образу жизни староверов, уважение к их религиозным убеждениям стали залогом успешной работы по поиску и приобретению первых рукописных и старопечатных книг. Мы общались с людьми, которые в обычной жизни были рабочими, мастерами на заводе, бухгалтерами, но происходили из династий, появившихся здесь, в Невьянске, как минимум 250 лет назад.
Прибытие московского отряда во главе с И. В. Поздеевой означало возможность узнать и приобщиться к опыту работы московских археографов. И. В. Поздеева, по первой специализации археолог, привнесла в организацию археографической экспедиции своего рода «индустриальную составляющую», свойственную хорошим археологическим экспедициям. Вездеходный транспорт, обеспечивавший мобильность и безопасность, тщательно продуманный экспедиционный быт с вечерними отчётами, экспедиционными дневниками, запасом продовольствия, необходимого в полуголодных условиях провинциальной России, и многое другое, что позволяло эффективно работать. И. В. Поздеева в полной мере разделяла подход, впервые сформулированный основателем советской археографии В. И. Малышевым о том, что рукописная традиция – лишь часть, хотя и важная, местной культуры. Уже в первые часы нахождения в невьянской часовне она обратила внимание на своеобразие местной иконописи и узнала имена местных иконописцев Романова, Богатырева [401] .
401
Считаю очень важным отметить: сама постановка проблемы невьянской иконописи принадлежит именно И. В. Поздеевой.
И. В. Поздеева рассказала о только что вышедшей монографии . Н. Покровского [402] . О его непростой судьбе, драматической защите докторской диссертации и экспедициях за книгами в Сибири мне раньше рассказывала в рукописном отделе БАН О. П. Лихачева. Книга же . Н. Покровского была замечательна в частности тем, что вводила историю уральского раскола в контекст социальной истории Урала. Архивные источники, на которых она основывалась, дополнялись на наших глазах живой устной традицией уральских староверов. Не вызывало сомнений, что будут найдены сочинения самих староверов об их истории в XVIII-XIX вв.
402
Покровский . Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. Новосибирск, 1974.
Из Невьянска уже объединённый отряд перебрался в Шалинский район Свердловской области, где к нам присоединился В. А. Липатов, филолог, когда-то работавший в экспедиции с Е. И. Дергачёвой-Скоп [403] .
Первый экспедиционный год закончился появлением на истфаке небольшой коллекции рукописных и старопечатных книг, это заметно оживило интерес студентов к изучению книжно-рукописной традиции, древнерусского певческого искусства, истории старообрядчества, да и история Урала XVIII в. оказывалась намного интереснее, чем представлялось по привычному курсу, читавшемуся на факультете. Возникла задача по описанию полученных рукописных и старопечатных книг, введению их в научный оборот, то есть появились условия для организации постоянной работы – и это было основой будущей лаборатории. Отмечу особо: книжно-рукописное собрание Уральского университета создавалось на пустом месте. У нас не было рукописей в научной библиотеке, как в Московском университете; сюда не поступало пожертвований вроде ценнейшего собрания академика . Н. Тихомирова, оказавшегося в Государственной публичной научно-технической библиотеке (Новосибирск). О существовании рукописей, полученных филологами в 60-е гг. и хранившихся на филфаке, я узнал, кажется, только в году 1977-1978-м.
403
К сожалению, на следующий год В. Липатов отбыл в долгую зарубежную командировку и уже не смог продолжить экспедиционную работу