Записки безумной оптимистки
Шрифт:
— Вы должны приветствовать лектора!
— Здравствуйте, — сказала я.
— Неверно, — буркнул полковник, — повторяю ситуацию.
Он вышел, потом зашел снова и бросил меня в меня сердитый взгляд. Не понимая, чем ему не понравилось вежливое «здравствуйте», я сказала:
— Добрый день.
— Неверно, повторяю ситуацию.
Я слегка обалдела, но на этот раз, когда он снова вошел в комнату, пробормотала:
— Рада встрече.
— Неверно, повторяю ситуацию.
Окончательно растерявшись, я, вспомнив школьные годы, сделала реверанс, но успеха не достигла. Следующие полчаса полковник без конца выходил
— Да как же вас приветствовать, а?
— Устав надо знать, — рявкнул вспотевший преподаватель, — следует сказать: «Здравия желаю!»
Для меня до сих пор осталось загадкой, почему он сразу не поправил меня, а сновал туда-сюда без остановки.
После окончания занятий жизнь на факультете продолжала бить ключом. Здесь работала театральная студия под названием «Грезы», руководил ею студент Борис Берман, нынешняя звезда телеэкрана, один из ведущих программы «Без протокола». Я, естественно, мгновенно записалась в труппу. Борька ролей мне не давал, я исполняла танцы, что, учитывая полное отсутствие у меня музыкального слуха, было самым «подходящим» для меня занятием. Успокаивало лишь одно, остальные «балерины» оказались еще хуже, и на их фоне я выглядела вполне пристойно.
В общем, жизнь Груни Васильевой текла совершенно прекрасно, никаких финансовых проблем, замечательные родители, друзья, любимая собака, книги, Переделкино…Будущее казалось таким же светлым, веселым, радостным…В августе 1972 года умер папа. Его просто зарезали в Кремлевской больнице. Отец на собственных ногах ушел в «Скорую помощь». У Аркадия Николаевича случился приступ холецистита. Операция по удалению желчного пузыря даже в начале семидесятых годов считалась рядовой, но, очевидно, не зря в народе тогда ходила ехидная поговорка про «Кремлевку»: «Полы паркетные, врачи анкетные». Оперативное вмешательство провели плохо, и, промучавшись несколько дней, папа умер.
Рано утром двадцать третьего августа я неожиданно проснулась от тихого голоса отца:
— Грушенька, поди сюда.
Потом послышался резкий, отрывистый звук, словно кто-то уронил на пол стакан.
Я вскочила и побежала в спальню к родителям, часы показывали шесть утра пять минут. Рванув дверь, я увидела пустую, застеленную пледом двуспальную кровать и мгновенно сообразила: папочка в больнице, мама ночует у него в палате, мне просто приснился сон.
Зевая, я вернулась к себе, легла под одеяло и минут через пятнадцать услышала тихий стук в окошко. Я отдернула занавеску и увидела Эстер Давыдовну Катаеву в халате.
— Грушенька, оденься, — тихо сказала она. — Павлик тебя отвезет в больницу.
Явление Эстер Давыдовны в халате около семи утра было делом просто немыслимым, и я попятилась к стене. Потом появился сын Катаевых, Павлик, и обнял меня. Мне стало ясно, папы больше нет.
Уже в больнице, куда меня привез Павлик, я узнала, что папа скончался в шесть утра пять минут. В палате в этот момент находилась медсестра, которая принесла лекарство. Поняв, что больной умер, девушка испугалась, уронила стакан… Каким-то непостижимым образом звон долетел до меня, находившейся в Переделкине.
На похороны писателя Аркадия Васильева пришло море людей, гроб был выставлен в Дубовом зале Центрального дома литераторов. Огромное количество цветов и венков
— Грушка, я точно знаю, Бог есть, дядя Аркаша уже в раю, он нас оттуда видит!
Затем длинный кортеж машин потянулся на Новодевичье кладбище. Стояла дикая жара, под Москвой горели торфяники, над погостом колыхалось душное марево. Гроб установили на центральной площади, я опять навалилась на Машку, начались томительно длинные речи.
То, что лежало в деревянном ящике, мало походило на моего веселого, вечно улыбающегося папу, и я старательно твердила себе: — Это не он, это просто ошибка, папочка уехал в командировку.
В какой-то момент мой взгляд задержался на лице покойного, и я похолодела. Из-под сомкнутых век медленно показалась капля, потом она потекла по щеке. Дальнейшее помнится смутно. Я ринулась к гробу, стала хватать папу за неподвижные холодные руки, кричать, что он плачет, что мы собираемся похоронить живого человека… Я топала ногами, хохотала и плакала одновременно, требовала немедленно доставить отца в реанимацию… Меня пытались оттащить от гроба, но даже трем здоровым мужчинам это оказалось не под силу.
Мою истерику прекратил Никита Михалков. Он отошел от своего отца, Сергея Владимировича, приблизился ко мне, встряхнул и жестко сказал:
— Он умер.
Я захлебнулась криком и уставилась на Никиту Сергеевича. Естественно, мы были знакомы, шапочно, раскланивались при встречах в Доме кино или клубе литераторов, но и только, никаких дружеских, личных отношений между нами не существовало никогда. Но именно Никита Михалков пришел мне на помощь в тяжелую минуту.
— Он плачет, — пролепетала я.
Никита вынул носовой платок, вытер мне лицо и тихо сказал:
— Жара, заморозка отходит, понимаешь?
Я вцепилась в его большую теплую ладонь. Все сразу стало на свои места.
— Он умер, — продолжал Никита, — а ты осталась, и теперь надо жить так, чтобы твой отец, глядя с небес на землю, не корчился от стыда.
Больше я никогда не встречалась с Никитой Михалковым, думаю, он давно забыл о сцене на кладбище, но его последние слова врезались мне в память навсегда. С тех пор, совершая какой-то поступок, я невольно думаю: не станет ли моему отцу стыдно за дочь.
Отца похоронили прямо за могилой Н.С. Хрущева. Один раз, придя к папе, я села на мраморный цоколь и зарыдала. Жизнь моя тогда была совершенно беспросветной, единственный человек, которому хотелось пожаловаться, папа. Неожиданно мне на плечо опустилась мягкая рука. Я оглянулась и увидела вдову Хрущева, Нину Петровну.
— Хочешь воды? — спросила она и протянула мне бутылку.
Я покачала головой. Нина Петровна села рядом, обняла меня, я уткнулась в ее большую грудь и зарыдала еще пуще. От Нины Петровны исходило такое тепло, такая уютность, такая настоящая доброта, что я неожиданно рассказала ей про все свои беды, про тяжелую работу, полное безденежье, о том, как трудно поднимать одной ребенка, о том, что непомерная гордыня не позволяет мне пожаловаться друзьям и близким. Много чего выложила я Хрущевой, с которой до сего момента лишь вежливо здоровалась, столкнувшись на кладбище.