Записки безумной оптимистки
Шрифт:
Ровно через секунду картина исчезла, я вновь оказалась в вонючем автобусе, совершенно ошеломленная и обалдевшая. Впрочем, поездка в карете была намного приятней, чем видение, настигшее меня в другой день. Тогда мне примерещилась телега, тащившаяся сквозь вопящую толпу, впереди виднелась куча сваленного хвороста, и я с ужасом поняла, что это меня везут на казнь.
Одно не пойму, как я тогда не сошла с ума! В конце концов подобные штуки перестали меня пугать, я спокойно трансформировалась из одного существа в другое, и не всегда это были люди. Самое сильное впечатление
Зверек был пойман и проглочен, ощущение полнейшего счастья затопило меня.
В больницу меня положили тринадцатого числа, я было заикнулась о переносе мероприятия на двенадцатое или четырнадцатое, но была осмеяна приятелями.
Утром, сложив сумку, мы с Александром Ивановичем сели на диван, и тут в распахнутую форточку влетел голубь. Мне стало нехорошо, всем известно, какая это плохая примета. Александр Иванович, сильно побледнев, начал ловить птицу, его ближайший приятель Володя Цехновичер понес какую-то чушь типа того, что голубь — птица мира…Сами понимаете, в каком настроении я оказалась в палате. Кровать мне досталась самая неудобная, прямо у входа, возле туалета. Я легла, повернулась лицом к стене и изо всех сил постаралась не разрыдаться.
Накануне первой операции я, несмотря на все уколы, так и не заснула. В восемь утра появилась медсестра и, ласково улыбаясь, сообщила:
— Донцова, давай раздевайся.
— Совсем? — глупо спросила я.
— В простынку завернись, — пропела девушка, — сейчас каталку привезу.
Она исчезла, я вылезла из халата, схватила приготовленную простыню и ощутила себя трупом в саване. Потом мне стало холодно. Медсестра не шла назад. Примерно минут через десять она вновь заглянула в палату: — Каталок нет.
И мы пошли пешком в операционную, впереди девушка в голубой пижамке, сзади я, замотанная в белую тряпку.
Возле двери с надписью «Не входить» сестричка посадила меня на кушетку, где лежали тюки с бельем, и велела:
— Никуда не уходи.
Я покорно навалилась на узел с простынями, страха отчего-то не было, только страшное отупение. Вдруг послышались шаги, и из-за поворота вынырнул Кучеренко, одетый, как всегда, в красную рубашку и джинсы.
Я страшно обрадовалась:
— Ты пришел!
— Обещал же быть около тебя, — усмехнулся он и взял меня за руку.
Мне стало спокойно, глаза начали закрываться.
— Ты Донцова? — внезапно прогремело над ухом.
Я с трудом разлепила веки и увидела огромную тетку в белом халате.
— Чего молчишь? — сердилась та, — бегаем, ищем, куда ты подевалась, а ну, давай в операционную.
Кучеренко молча улыбался, медсестра, не обращая на него никакого внимания, стала привязывать мои руки. Тут появился Игорь Анатольевич, одетый в хирургическую пижаму. Оглядев его и заметив, что весь остальной медперсонал тоже облачен в стерильные одежки, я спросила у врача:
— Можно мой приятель тут постоит?
— Кто? —
— Кучеренко, — пояснила я, — он меня за руку держит, так, знаете ли, спокойней, дайте ему халат.
— Ах, Кучеренко, — протянул Игорь Анатольевич, — ему можно так, в простой одежде.
Я улыбнулась, психотерапевт погладил меня теплой ладонью по лбу, стало очень тихо, больше я ничего не помню.
Проснулась я в реанимации, опутанная трубками. На соседней кровати лежал жуткий старик, издававший невероятные звуки, то ли храп, то ли хрип. На его левой руке равномерно сжималась манжетка тонометра. Я попробовала пошевелиться, поняла, что ничего не чувствую, затем попыталась сесть. Попытка не удалась, я была привязана к какой-то банке. Вернее, из тела шла трубка, на конце которой болталась стеклянная емкость. Она зазвенела, я испугалась и мгновенно приняла лежачее положение. Старик зашевелился, открыл глаза и просипел:
— Ты кто?
— Донцова, — пролепетала я.
— Не, мужчина или женщина?
— Вроде женщина.
— О, хорошо, — заявил дедулька, — хоть перед смертью на голую бабу полюбуюсь.
Вымолвив фразу, он закрыл глаза и мгновенно заснул. Тут только я сообразила, что мы оба без одежды.
Дедуська был забавным. Проснувшись в очередной раз он поинтересовался:
— Ты матерные анекдоты знаешь?
— Ну, не слишком много, — пробормотала я, — так, штук двадцать!
— Начинай, — велел старик, — поржем перед смертью.
— Вообще-то я не собираюсь умирать, — на всякий случай сообщила я, совершенно не хочется.
— А кто тебя спросит, — фыркнул старичок, — ну давай сам начну.
Дедулька оказался просто кладезем скабрезных историй. Я, не особая любительница генитального юмора, рыдала от смеха. Лежавшая у окна женщина молчала, поджав губы, потом начала тоненько подхихикивать. Я, вспомнив годы, проведенные в «Вечерке», тоже стала выдавать истории. Хихикающая тетка принялась петь частушки, самым приличным словом в которых было «жопа».
Не знаю, отчего нам все это показалось дико веселым, но в конце концов в палате появился сердитый врач и сказал:
— Ну что, Евдокимов, опять безобразничаешь?
— Да мы просто поем, — сообщил старик, — помирать так с музыкой.
Реаниматолог хмыкнул:
— Ну вы-то точно все не помрете! Подобрались три сапога пара. У одной желудка нет, у другой шов через всю грудь, а Евдокимов…
— Чего Евдокимов, — перебил его дед, — сюда же ни радио, ни телека нельзя, вот и веселимся!
Доктор покачал головой и ушел, мы продолжили забаву, припоминая различные истории. Утром женщину, лежавшую у окна, перевели в обычную палату. Когда ее провозили мимо меня, она сказала:
— Вообще-то я в школе преподаю, русский язык и литературу, ты не подумай, что забулдыга какая-то! Частушки в деревне узнала, дом у меня там!
— Классно, — прокряхтел дед, — приходи в гости.
Тетку довезли до порога, и она внезапно крикнула:
— Эй, ребята!
— Чего? — отозвались мы с дедом хором.