ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА
Шрифт:
На шум неожиданно явилась дочь Идалии. Наталья Николаевна бросилась к ней, как к избавительнице. Жорж остался один.
– Кажется, партия проиграна, – задумчиво заключил он, – впрочем, плох тот полководец, который сознается в поражении. Нужно верить в изменчивость обстоятельств и счастливую звезду…
Мы вернулись к оставленному обществу.
Идалия Полетика исполняла за клавикордами испанские песенки. Жорж потонул в шкуре белого медведя у ног влюбленной Катрин. Барон Геккерн старался разыгрывать счастливого отца, и только иногда затаенная досада прорывалась
– Брак вашего сына, барон, – заметил к концу вечера Строганов, – вносит спокойствие в две семьи: Пушкин перестанет опасаться супружеской измены…
Тогда-то барон Геккерн произнес фразу, которая вскоре дорого обошлась ему:
– Хотя мой сын и женился, это нисколько не помешает Пушкину быть рогоносцем – ведь он остается камер-юнкером его величества.
Как все дурное, что говорится нами об окружающих, фраза эта вскоре стала известна двум лицам, в которых она метила: Пушкину и Николаю. Нужно думать, что Идалия Полетика и графиня Нессельроде способствовали ее распространению. В биографии барона Геккерна эта злая острота наметила катастрофический перелом. Она прошла тогда незамеченной и, казалось, потонула в оживленном говоре и радостной музыке.
Веселые и задорные куплеты Идалии Полетики отвлекали от мрачных дум и устраняли все тревоги.
А между тем, как это часто бывает в жизни, мы, не зная того, давали прощальный ужин всему нашему прошлому. Петербургу, дворцам, островам, парадам на Марсовом поле и раутам на Английской набережной.
К нам уже вплотную подступила непоправимая беда.
VI
Во вторник 26 января я отправился в четвертом часу на обед к Строгановым.
Старый посланник любил от времени до времени собирать у себя днем небольшое общество, которому за вином и кофе рассказывал свою необычайную любовную одиссею. Ко сну он отходил довольно рано, и потому его «обеденные завтраки» назначались обычно на четыре часа.
В начале пятого общество из шести-семи человек рассматривало в гостиной графа редкую коллекцию курительных приборов, привезенную им из Константинополя. Строганов излагал нам историю одного старинного кальяна, пестрая ваза которого привлекла наше внимание.
Пробило половину пятого.
– Что же это, однако, – поднялся граф, – как запоздали Геккерны. Молодые обещали быть у меня вместе со счастливым отцом семейства, – иронически усмехнулся старик. – Не могу понять, почему их нет до сих пор.
Нас пригласили в столовую.
Обед был в полном разгаре, когда оба Геккерна наконец появились.
– Где же Катенька? – обратился к ним старик.
Жорж отговорился нездоровьем жены. Я сразу почувствовал, что, при всей их безукоризненной выдержке, оба чем-то озабочены. Д'Антесу не удавались обычные шутки, Геккерн был бледен и с некоторым усилием поддерживал застольную беседу.
После обеда
– Надо мной стряслась катастрофа. Я получил только что от Пушкина неслыханное письмо, полное таких отвратительных оскорблений, что язык мой отказы-
203
вается повторить их. И это без всякой видимой причины…
– От Пушкина? – удивился Строганов. – Но ведь после женитьбы Жоржа на Катрин он, кажется, успокоился?
– В том-то и дело, что нет. Он в бешенстве, что его кровавые замыслы опрокинуты и его месть не удалась. Он вне себя от зависти к нашему счастью. В обществе он преследует Катрин своими низкими сарказмами. Он хочет во что бы то ни стало разрушить наше семейное благополучие.
– Как это странно, – заметил хозяин. – Но все-таки, что же он пишет?
– Я приехал, чтобы сообщить вам это и посоветоваться с вами о дальнейшем. Вы, граф, близкая родня нашей Катрин, вы самый старший и уважаемый в семье Пушкина. А главное, вы хранитель традиций дворянской чести и знаток правил ее охраны. Без вас я решил ничего не предпринимать.
– Быть может, мне следует удалиться? – спросил я, вставая.
– Никоим образом, виконт, – обратился ко мне Геккерн, – вы уже доказали нам однажды вашу дружбу к Жоржу, приняв на себя его представительство в аналогичном деле. Я счастлив, что застал вас здесь в эту трудную минуту и могу снова рассчитывать на ваше сочувствие и помощь.
Он обратился затем к д'Антесу с просьбой пересилить себя и прочесть вслух только что полученное письмо.
В настоящее время у меня нет под рукой этого документа. Но я столько раз прочел в те дни этот роковой листок, вызвавший памятную всем трагедию, что со всей точностью могу передать его содержание и общий тон.
Это было не письмо, но удар хлыстом по лицу. Я не могу себе представить более меткой и чувствительной словесной пощечины. Написанное безукоризненной французской прозой, оно одинаково поражало мастерством своего памфлетического стиля и изысканным подбором своих сокрушительных оскорблений.
Пушкин начинал в обычной форме светского обращения и делового изложения фактов. Он словно приступал к протокольному сообщению последних происшествий, заставивших его взяться за перо для письма к «господину барону». Но уже в сдержанных первых фразах слы-
шалея глухой гул затаенного негодования, которое прорывалось к концу вступительной части первыми резкостями по адресу д'Антеса.
Затем следовала главная часть письма – характеристика роли самого адресата. Здесь развертывалась основная тема всего послания и была сосредоточена вся сила удара. Первоклассный мастер слова сказывался в мощных романтических антитезах, которыми поэт напрягал силу наносимых оскорблений, взметая их на неожиданное острие поражающих контрастов.