Записки диверсанта (Книга 1)
Шрифт:
Решили уходить разбившись для надежности на три группы. Я оставался в своем отделении, которым командовал смелый воин. На день расположились в овраге. Мучила жажда, ломали и жевали траву. Недалеко шел бой и в следующую ночь мы вышли в расположение своих войск, приведя двух конвоиров. Вышли к своим и две другие группы, и снова на передовую. Согласились воевать против белых и наши бывшие конвоиры.
Опять бои, и опять окружение в занятой врагом Короче. Мне удалось нырнуть в один подвал, в котором я просидел до ночи. Ночью я вышел. Один в занятом врагами городе. Куда идти и как? В первую ночь
Постучал в окно к хозяину. Он накормил и помог выбраться из города. Только через пять суток через реку Коро-чу вышел к своим.
Уже тогда, во время скитаний по деникинским тылам, я твердо усвоил три истины: первая --ив тылу врага нужно оставаться человеком; вторая- никогда не выпускай из рук оружия; третья -- лучшим союзником за линией фронта является ночь...
Я лежал на койке и улыбался, а на меня косился забинтованный сосед, личность чрезвычайно флегматичная, крайне немногословная, но острая на язык --сапер Петр Пчелкин, прозванный ранеными за полноту и медлительность Шмелем.
Как ни молчалив был Шмель, а лежать бок о бок добрых три недели и не разговаривать о своей армейской жизни невозможно. И Пчелкин рассказал мне о людях сильных, смелых и смекалистых, несущих на своих плечах большую тяжесть боев, о людях, которые созидают в кромешном аду войны, а если нужно --разрушают созданное, чтобы, после победы созидать вновь.
Я услышал о бесстрашных и отчаянных подрывниках, пробирающихся в тыл белых, чтобы разрушать их железные дороги и мосты.
Может, и не очень складно рассказывал Шмель, но в корявых словах бывшего крестьянина было что-то взволновавшее меня. Теперь я понимаю -рядовой Петр Пчелкин был поэтом своего нелегкого дела. В его душе жила суровая романтика своей специальности.
А тут еще появился в палате мой земляк Архип Царьков, первый плясун на все Войново, весельчак и балагур. Он тоже оказался сапером и безоговорочно решил, что расставаться нам, коли уж встретились, не след.
Волнующие рассказы Шмеля, задорная убежденность Архипа и естественное нежелание разлучаться с хорошими товарищами -- все это сыграло свою роль.
Друзей выписывали. Попросился на выписку и я. В части 9-й стрелковой дивизии как раз набирали саперов. Хотя рана еще не зажила, я отказался от отпуска. Царькова, Пчелкина и меня зачислили в 27-ю отдельную саперную роту.
Так началась моя служба в инженерных войсках Красной армии. Служба, которая определила всю мою дальнейшую жизнь.
Глава 3. 1921 год
Прошло почти два года. Мы наступали. Бои шли с переменным успехом. Свирепые ветры продували Арбатскую стрелку. Слева -- Азовское, справа -Гнилое море. Ни построек, ни топлива. Сто двадцать километров мы прошли, разводя костры из выброшенных на берег водорослей и обломков деревьев.
Нас бросили в Керчь очищать катакомбы от последних белых банд. А из Керчи по льду пролива в стылом январе -- на Кубань. А с Кубани -- в Махачкалу.
А оттуда -- через Баку в Грузию... Там, как говорили политработники, народ и часть армии восстали против реакционного буржуазного правительства, продавшегося империалистам. Однако в Тифлисе развернулись упорные бои, в которых погиб командир дивизии Курышко. В дальнейшем грузинская армия не оказывала серьезного сопротивления.
Ранней весной 1921 года наша 9-ая дивизия вышла к Черному морю в Батум.
Менялись участки фронтов, менялась погода, менялись люди вокруг нас, но одно не менялось -- родная дивизия, родная рота.
Я ни разу не пожалел, что послушал друзей 14 пошел в инженерные части.
Приходилось трудно, круто, горько. Но ведь что бы там ни случилось, мы шли вперед. Мы побеждали!..
В июне 1921 года мы все еще стояли в Батуме. Армия сокращалась. Мне представлялся выбор -- демобилизация или учеба в военном училище. Я не раздумывал. Жизни вне армии я уже не представлял. Что может быть почетнее и важнее, чем служба народу в Вооруженных Силах Советской Отчизны?
Попросился направить на учебу. Получил рекомендации, характеристики и вскоре выехал в "Москву, в ГУВУЗ -- Главное управление военно-учебных заведений.
Москва
Много довелось впоследствии читать о Москве двадцать первого --года. Какими только эпитетами не награждали ее наши недруги! И темная, и оголтелая, и одичавшая!
Москва и впрямь была грязновата. Некоторые бульвары днем походили на толкучку, а ночью -- на
пустырь. Вместо магазинов всюду были распределители, где неизвестно что и когда распределяли.. В городе горели лишь немногие керосиновые фонари. По скверам бродили в отрепье беспризорники. На Сухаревке шла меновая торговля, то и дело слышался вопль: "Держи вора! "
Иным москвичам, выбитым из уютного быта многокомнатных квартир и особнячков, такие картины наверняка представлялись неким преддверием страшного суда. Но другое, совсем другое впечатление произвел город на меня и моих товарищей. В наших сердцах жили самые светлые надежды, и все вокруг вовсе не казалось тогда мрачным.
Рано утром мы видели спешивших на заводы и в учреждения людей, переполненные трамваи.
Мы не только верили, а знали: всякие напасти --явление временное. Порукою тому древние стены Кремля, за которыми работает Владимир Ильич Ленин!
И конечно, прежде чем пойти в ГУВУЗ, мы постояли на Красной площади, послушали бой курантов, недавно начавших играть "Интернационал".
Разговор в ГУВУЗе оказался коротким. Взяли наши командировочные, рекомендации, аттестаты, выдали паек и отправили в Одессу держать экзамены в военно-инженерное училище.
В училище попали прямо к вступительным экзаменам. Желающих учиться было немало, но я не волновался. В высшем начальном училище меня считали одним из первых учеников. Не любил только зубрить закон божий. Но ведь здесь закона божьего, слава богу, нет. Однако по конкурсу не прошел.