Записки фельдшера
Шрифт:
— Нет… Да не до того было. Я и забыл, что он есть.
— Алекс, ну ты тогда должен понимать, что законом тут ничего не сделаешь.
— Вообще ничего?
— Именно.
— Чудесно. — Я и не заметил, как повысил голос. — Значит, трясти людей за отсутствие документов и почки отбивать в ИВС [11] — это мы можем.
— Саня…
— Наркоту подбрасывать и разбойные нападения приписывать — как с добрым утром!
11
Изолятор
— Саня!
— А как другу помочь — тут у нас закон-то и не работает! Нормально! Спасибо, земляк, выручил! Я не забуду, поверь! Слово даю!
Не слушая ответа, я с силой надавил на кнопку сброса. Некоторое время сидел, раскачиваясь, на лавке, слушая, как шумит над головой платан. Никто не поможет. Начальство не поможет, друзья не помогут, закон — и тот не поможет. Всем плевать на фельдшера «Скорой помощи», которому пьяная мразь беспричинно, просто из собственного желания, нагадила в душу.
Поднявшись, я добрел до ближайшего ларька, взял двухлитровую бутылку крепкого пива и рухнул на ближайшую лавку, полузакрытую ветками олеандра. Одним движением открутил крышку и влил в себя треть содержимого. На глазах от растревоженной спиртом и углекислотой слизистой выступили слезы — и сменились слезами обиды. Я поймал себя на том, что уже пять минут как сидел, уткнув лицо в ладони, и ревел, как ребенок, всхлипывая и глухо стоная.
Что я сделал плохого? Что? Чем заслужил к себе такое отношение? За что меня вчера окатили помоями? Я что, плохой фельдшер? У меня кто-то умер на руках, кто-то непоправимо пострадал? Ведь я все сделал, что от меня зависит, правильно, быстро и бесплатно — за что мою душу так цинично оплевали?
— С-сука! — прорыдал я, вспоминая наглую жирную харю, орущую мне в лицо ругательства. — Ублюдок, скотина, тварь конченая!
Проходящая мимо бабулька с мопсом шарахнулась от меня, торопливо засеменив прочь прямо по газону. До меня долетел обрывок фразы: «…алкашей развелось».
— Алкашей развелось? — крикнул я ей вслед. — Правда? Ты с ними общаешься, мать? Возишь их по ночам? Слушаешь терпеливо, пока они тебе в семь этажей обкладывают? А?
Бабулька исчезла за растущими один за другим тремя кипарисами. Сейчас еще, чем черт не шутит, милицию вызовет. Глядишь, приедет Андрей меня забирать и влепит, по старой дружбе, пятнадцать суток. Достойное будет завершение поганой смены — компания бомжей и уголовников.
Кстати, об уголовниках… Я вытер слезы и достал сотовый. В телефонной книге ниже имени «Андрей 02» красовалась надпись «Артур Б.». Забавное соседство, не замечал раньше. В конце концов, что я теряю? Если меня не защитит закон, может, справится беззаконие?
Трубку сняли с третьего гудка.
— Да?
— Привет… Артур, это ты?
— Это я, — весело подтвердил голос на том конце линии. — А кто ты?
— Я… фельдшер со «Скорой», помнишь, с плечом тебя возил…
— А-а! Здравствуй, Саша, дорогой! Как твое ничего? Родители здоровы?
Я сглотнул. Надо же, он меня помнит! Чего уж не ожидал…
— Ничего — это еще слабо сказано.
— Слышу по голосу, что у тебя на сердце погано, — проницательно произнес Артур, моментально становясь серьезным. — Нужна помощь?
— Да…
— Ты где, Саша?
— Я? На Цветочном сижу. Пиво пью. Реву, как баба.
— Там и сиди, ладно? Пей пока свое пиво, я через двадцать минут буду. Где тебя искать?
Запинаясь, я объяснил. Язык мой уже потихоньку начинал заплетаться.
— Все, дорогой, все понял. Жди, скоро приеду. Не уходи только никуда.
— Не уйду.
Минут через пятнадцать я уже благополучно приканчивал бутылку, хотя обычно не отличался любовью к алкоголю. Интересно, какой дурак придумал, что пьянство решает проблемы? Чушь полная. Мне было еще больнее и еще обиднее. Сейчас, правда, я себе казался сильнее и злее, чем тогда, на этой трижды проклятой Краснознаменной. Сейчас, будь моя воля, я бы всю эту шушеру в асфальт бы закатал, напалмом бы выжег это гадючье гнездо! Пациенты, мать вашу! Быдло чертово! Будь я тогда в подобном состоянии, за первое же матерное слово этому хряку заехал бы в нос. Плевать, что было бы потом. На все плевать.
Напротив меня притормозила серебристая «девяносто девятая», коротко посигналив. Впрочем, дверь ее тут же распахнулась, выпуская крепкого паренька, коротко стриженного, наряженного в спортивные штаны и просторную майку с изображением какого-то дорогущего джипа, с ревом несущегося по пустыне.
— Артур?
— Здорово, Саша, — рукопожатие его едва не сломало мне пальцы. — Допивай, да пошли в машину. Там сиденье помягче, да и ушей поменьше. Пошли.
Я очутился на переднем, неожиданно просторном, сиденье машины. В ней вкусно пахло чем-то синтетическим, но приятным, как может пахнуть только новая машина. Переливался на панели огоньками магнитофон, из которого лилась ненавязчивая музыка — точнее, лилась она отовсюду, казалось, что колонки спрятаны даже в сиденье. Мы отъехали в пустующий тупик между двумя домами, остановившись возле глухой стены одного из них, щедро расписанной мелом и краской дворовыми детишками на межличностно-эротическую тему. Я сидел, тупо глядя на одну из надписей и уже слабо соображая. Погорячился я с выпивкой.
Артур заглушил машину, щелкнул зажигалкой, оживляя кончик сигареты и с наслаждением затянулся, наполняя салон дымом, смешанным с каким-то ароматизатором.
— Рассказывай все, Саша.
Я начал рассказывать — запинаясь, путая слова, заикаясь — сначала тихо, потом все громче, злее, вспоминая каждое сказанное мне обидное слово, приводя все разговоры во внезапно всплывших в памяти деталях, пока не заметил, что стучу изо всех сил кулаком по своему колену, а по щекам снова текут слезы. Еще один раз я бы рассказывать не стал — переживать это третий раз за сутки было явным перебором.
— Пойми меня правильно! Ну, понятное дело, приедь я пьяный, приедь на что-то действительно серьезное и скажи: «Блин, не знаю, что делать» — такая реакция с их стороны была бы хотя бы обоснована! Но сейчас — за что?
Парень молчал, внимательно разглядывая алеющий кончик сигареты, струящий в обтянутый кожей потолок сизую струйку дыма.
— Я все сделал правильно! Все, что от меня зависит! Только на руках ее не таскал — да и то потому, что не дали. Надо было — понес бы! Все бывало, когда нас долго ждали, и матом обкладывали, и кулаками размахивали, но потом-то извинялись. Потом, когда мы помощь оказывали. А сейчас… а-а, твою мать! Я слова все уже растерял, не знаю, как это выразить, понимаешь?