Записки гробокопателя
Шрифт:
— Не врешь? — Петр Иванович почему-то безоговорочно верил этому жирному балбесу. — Ну, так нельзя. Так люди не делают. Война войной. А крестьян на поле зачем? Тут арабы не правы. За это надо наказывать.
Петр Иванович совсем не собирался вступаться за евреев, но за них вступалась деревенская его душа.
— Ладно! — оборвал он неприятную тему. — Скажи лучше, почему вот у баб лица, в основном, приятные, одеты чисто, даже, можно сказать, модно, а прически одинаковые? Опять религия?
— Опять, — засмеялся Пашка. Почему-то здесь, на крыше, с Петром
— А под париком?
— Бритвой так делают, — Пашка погладил себя по голове.
— Броют? — ахнул Петр Иванович. — Налысо? А… мать твоя?.. Алка, в смысле, тоже?..
Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот.
— И нечего ржать… — недовольно пробормотал Петр Иванович, понимая, что сказал что-то не то, но не понимая — что. — Ладно, иди уж, жратву тащи…
Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с крыши. Но, похоже, не за одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?..
Вслед за Пашкой, который минут через пять приволок обед с ледяным пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они весело лопотали что-то между собой по-ихнему и, смеясь, поглядывали на Петра Ивановича. Мири сразу бросилась к парапету, выискала внизу какую-то товарку и тоже начала лопотать ей что-то, смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович, которого не оставляли сомнения, подошел и наклонился над ее головой, пристально изучая макушку. Потом протянул руку и, погладив девочку по голове, несильно дернул ее за волосы.
— Ай! — взвизгнула Мири.
Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота.
— Да парики — это только у хасидок, когда они идут жениться!.. — задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.
Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.
— Миша, объясни ты мне, Христа ради, — сказал Петр Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. — Вот все талдычут у вас про терроризм. Да и меня вчера два часа с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? — Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где внизу мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость производила какое-то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. — Ну кому их взрывать?!
— В общем-то, да-а… — протянул Мишка. — Эти-то, может, и не очень нужны. Но…
Но что «но», так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел ее картофельной стружкой — чипсами. Допил пиво.
После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету, свесилась вниз, что-то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже осточертела, а загорать — так у него и
— Слушай, Миш, — сказал он, — если транспорт не работает, так ведь можно и пехом, по карте? А?.. Я думаю, просмотреть маршрут поточнее непосредственно и вперед с песнями… Как считаешь, Миш?..
— Попаля, попаля! — радостно завопила вдруг Мири. — Я в мальчика внизу плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль.
— Нормально, — недовольно сказал Петр Иванович, думая о своем. — Взрослых перебиваешь…
— Васин, ты не любишь теперь меня?
— Люблю, люблю… Понимаешь, Миша, своими силами хочу добраться до Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по-русски и по-жид… по-еврейски. Не заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь.
Мишка почесал лысину.
— Пашка?
— Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое.
Мири подняла руку как школьница.
— Можно, я с Васиным пойду в Старый Город?
— Ты? А почему бы и нет? — Мишка положил руку на плечо дочери. — Значит, так. Идете в Старый Город. Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь. Стену Плача. Повтори.
— Мы покупим…
— Вы ничего не покупите, — нахмурился Мишка.
Мири тоже нахмурилась и, по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно:
— Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача…
— Не надо ему молиться в Стену Плача! — рассердился Мишка. — Просто покажешь. Потом где Иисус ходил…
— Не надо ему молиться в Стену Плача! — воскликнула Мири. — Просто покажешь! Так?
Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину.
— Жалко, черт… Там по пятницам монахи-францисканцы ходят по Крестному пути. К ним хорошо бы пристроиться. А может, и сегодня кого нелегкая занесет, почему нет?!
— Главное, где Иисус с мучениями ходил непосредственно, — уточнил на всякий случай Петр Иванович. — Не устанет она? А то я и в одинаре могу без проблем.
— Я сильная! — Мири сердито погрозила ему кулачком. Подпрыгнув, она повисла на самодельном турнике и, улыбаясь, стала подтягиваться на одной руке.
Петр Иванович захлопал в ладони.
— Прошу прощения.
Подозрительными, напряженными взглядами провожали Васина с Мири дворовые евреи. Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но уже с длинными, до плеч пейсами, подбежал к Мири и что-то залопотал ей угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в нос и тоже высунул язык.
— Ми-ри-и! — донесся сверху голос Мишки.
— Чего?! — крикнул Петр Иванович, задрав голову.
— В арабском квартале поаккуратней как-нибудь!..
6
Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к центру. Правда, и машин не было. Солнце лупило в темя, но Петр Иванович предусмотрительно надел шляпу. Пальм не было, зато по обочинам росли кактусы в человеческий рост, колючие, как положено.