Записки истребителя
Шрифт:
Все шло хорошо. Несмотря на большое количество разрывов зенитных снарядов, мы не потеряли ни одного самолета, Группа в полном составе пересекла линию фронта и взяла курс на свой аэродром. Солнце уже закатилось. Штурмовики, идущие бреющим полетом, становились трудноразличимыми на потемневшем фоне.
Истребители летели с небольшим превышением. Я шел слева. Простов справа.
Когда штурмовики проходили над северной окраиной одного села, самолет Простова снизился до десяти метров, потом перешел в набор и, перевернувшись через крыло, врезался в землю.
"Что случилось? Повреждено осколком снаряда управление? Ранен летчик?" -
За время войны я пережил не мало смертей. Они невольно притупили чувство, возникающее при утрате боевых друзей. Но потеря Простова отозвалась в сердце резкой физической болью.
Я, да и многие другие, горячо любили Простова.
И было за что. В нем особенно полно выразилась биография каждого из нас. Пришел он в школу из деревни - родители его в прошлом были бедными крестьянами, на ноги их поставил колхоз. Простов любил летную форму, поэтому когда надел шлемофон, то буквально не расставался с ним. Профессией летчика он гордился, считал ее самой важной и увлекательной среди военных профессий и отдавался ей без остатка.
Умение сочеталось в нем с беспредельной смелостью. В его представлении совершенно исключалось, что он может быть убит. В деле Простов был ненасытен.
После посадки я доложил о происшедшем. Никто не знал, почему погиб этот бесстрашный человек. И только во время ужина один из летчиков-штурмовиков помог раскрыть тайну. Оказывается, перед вылетом он попросил истребителя выполнить вблизи своего самолета "бочку". Вот почему Простов снизился до бреющего полета, но при выполнении фигуры не учел большого радиуса вращения истребителя вокруг продольной оси, и самолет задел крылом землю.
Нелепая смерть Простова объясняется лишь ослаблением воинской дисциплины. В этом были повинны многие и прежде всего я. Все силы я отдавал на обучение летчиков воздушному бою, на разработку новых тактических приемов, а о воспитании высокой воинской дисциплины забыл.
Как забыл? Разве можно забывать то, чем живешь каждый лень, каждый час? Само собой предполагалось, что дисциплина неотделима от полета, от воздушного боя, от всего, с чем сталкивается летчик. Это, конечно, так. Но надо было больше напоминать и о дисциплине непосредственно, пресекать даже самое малейшее проявление лихачества, бравады со стороны отдельных истребителей. Нельзя было оставлять без воздействия командира и партийной организации ни одного факта недисциплинированности...
Смерть Простова нас многому научила. Больше внимания стали мы уделять в частности дисциплине по лета, особенно при возвращении с боевого задания, когда летчикам, возбужденным боем, все кажется нипочем - хочется лететь бреющим, крутить "бочки", наслаждаться ощущением опасности...
В ПАРЕ С КУЗЬМИНЫМ
После гибели Простова в паре со мной стал летать сержант Кузьмин. Мы быстро слетались. Он понимал мои команды и безошибочно угадывал намерения о эволюциям самолета.
Незримые нити протягивались между нами в полете, связывали нас воедино. И не только в полете. Мы очень часто оставались вдвоем и на земле, говорили о школе, посвящали друг друга в свое прошлое, делились сокровенными мечтами. Между нами завязалась настоящая дружба, про которую справедливо говорят, что ее и водой не разольешь и ножом не разрежешь.
Кузя был моложе меня годами. В полку он был самым молодым и таким смуглым, что многие
Первым боевым заданием, когда Кузьмин шел моим ведомым был налет на вражеский аэродром.
Мы входили в ударную группу с задачей не опустить атаки истребителей противника по нашим штурмовикам на маршруте и над целью.
Изучили цель получили справку о близлежащих аэродромах, на которых базировались истребители противника, и уточнили обнаруженные за последнее время зенитные батареи. Ведомый получил указание не отрываться в воздушном бою и удерживать место в общем боевом порядке.
До вылета остаются считанные минуты. Замечаю, как ведет себя Кузя. Он очень волнуется, но скрывает. Кто сейчас может быть спокойным? Не в гости летим. Тем более не в сумерках, а днем. На этот раз немцы могут встретить нас по-настоящему.
Наконец привычный хлопок ракетницы. Белая светящаяся точка взвилась в воздух и рассыпалась в высоте.
– Запускай моторы!
Аэродром наполнился рокотом воздушных винтов и двигателей. Вскоре закованные в броню тяжелые штурмовики и юркие истребители построились в боевой порядок.
Помимо воли, возникает бессмысленный куплет песенки:
Моя красавица мне очень нравится
Походкой легкою, как у слона.
Танцует, как чурбан,
Поет, как барабан...
Петь не хочется - не до песен, но назойливый куплет не выходит из головы, повторяется снова и снова. Однако по мере приближения к линии фронта надоедливый куплет постепенно исчезает. Теперь особое внимание уделяется осмотрительности. Десятки глаз тщательнейшим образом просматривают воздух. Еще раз проверяю положение кранов, прослушиваю работу двигателя и убеждаюсь, что все в порядке, что техник надежно подготовил самолет.
Преодолевая зенитную оборону противника, мы все больше углублялись на занятую им территорию. В синей дымке уже показались очертания аэродрома.
В воздухе спокойно. Успеют ли взлететь вражеские истребители? От этого будет зависеть многом. Еще малость, одна минута, - и мы окажемся над целью.
Очевидно, немцы приготовились к отражению атаки: на аэродроме ни души. Сейчас зенитчики поймают, а может быть, уже и поймали в прицелы наши самолеты.
Как бесконечно долга секунда перед атакой! Кажется, что скорость машины недопустимо мала.
И вдруг все ожило и на земле, и в воздухе, трассирующие снаряды цепочкой потянулись в сторону наших самолетов. В ответ полетели фугасные и осколочные бомбы, затрещали пулеметные очереди. Пламя горящих немецких самолетов появлялось то в одном, то в другом месте. Вставали султаны земли. Дым, грохот, разрывы.
Дав сигнал "Следуй за мной!", я повел самолет в атаку. Рев мотора заглушает мой голос, но я кричу: - Бей гадов, Кузя! И Кузьмин, неотступно следуя за моим истребителем, длинными очередями обстреливал зенитные пушки врага. Мы повторяем атаку за атакой. Гитлеровские артиллеристы, помогая друг другу, переносят основной огонь на наше звено. Воспользовавшись этим, штурмовики и истребители непосредственного прикрытия выходят из-под обстрела и ложатся на обратный курс, Вскоре и мы на бреющем полете скрываемся за лесом.