Записки из подполья (сборник)
Шрифт:
– И представьте, и не уведомил, что женился, и на свадьбу не позвал, но вы, Олимпиада…
– Семеновна, – подсказал Павел Павлович.
– Семеновна! – отозвался вдруг заснувший было улан.
– Вы уж простите его, Олимпиада Семеновна, для меня, ради встречи друзей… Он – добрый муж!
И Вельчанинов дружески хлопнул Павла Павловича по плечу.
– Я, душенька, я только на минутку… отстал… – начал было оправдываться Павел Павлович.
– И бросили жену на позор! – тотчас же подхватила Липочка. – Когда надо, вас нет, где не надо – вы тут…
– Где не надо – тут, где не надо… где не надо… – поддакивал
Липочка почти задыхалась от волнения; она и сама знала, что это нехорошо при Вельчанинове, и краснела, но не могла совладать.
– Где не надо, вы слишком уж осторожны, слишком осторожны! – вырвалось у ней.
– Под кроватью… любовников ищет… под кроватью – где не надо… где не надо… – ужасно разгорячился вдруг и Митенька.
Но с Митенькой уже нечего было делать. Все кончилось, впрочем, приятно; последовало полное знакомство. Павла Павловича услали за кофеем и за бульоном. Олимпиада Семеновна объяснила Вельчанинову, что они едут теперь из О., где служит ее муж, на два месяца в их деревню, что это недалеко, от этой станции всего сорок верст, что у них там прекрасный дом и сад, что к ним приедут гости, что у них есть и соседи, и если б Алексей Иванович был так добр и захотел их посетить «в их уединении», то она бы встретила его «как ангела-хранителя», потому что она не может вспомнить без ужасу, что бы было, если б… и так далее, и так далее, – одним словом, «как ангела-хранителя…»
– И спасителя, и спасителя, – с жаром настаивал улан.
Вельчанинов вежливо поблагодарил и ответил, что он всегда готов, что он совершенно праздный и незанятой человек и что приглашение Олимпиады Семеновны ему слишком лестно. Затем тотчас же завел веселенький разговор, в который удачно вставил два или три комплимента. Липочка покраснела от удовольствия и, только что воротился Павел Павлович, восторженно объявила ему, что Алексей Иванович так добр, что принял ее приглашение прогостить у них в деревне весь месяц и обещался приехать через неделю. Павел Павлович улыбнулся потерянно и промолчал. Олимпиада Семеновна вскинула на него плечиками и возвела глаза к небу. Наконец, расстались: еще раз благодарность, опять «ангел-хранитель», опять «Митенька», и Павел Павлович увел, наконец, усаживать супругу и улана в вагон. Вельчанинов закурил сигару и стал прохаживаться по галерее перед воксалом; он знал, что Павел Павлович сейчас опять прибежит к нему поговорить до звонка. Так и случилось. Павел Павлович немедленно явился перед ним с тревожным вопросом в глазах и во всей физиономии. Вельчанинов засмеялся: «дружески» взял его за локоть и, притянув к ближайшей скамейке, сел и усадил его с собою рядом. Сам он молчал, ему хотелось, чтоб заговорил Павел Павлович первый.
– Так вы к нам-с? – пролепетал тот, совершенно откровенно приступая к делу.
– Так я и знал! Не переменился нисколько! – расхохотался Вельчанинов. – Ну неужели же вы, – хлопнул он его опять по плечу, – неужели же вы хоть минуту могли подумать серьезно, что я в самом деле могу к вам приехать в гости, да еще на месяц – ха-ха!
Павел Павлович весь так и встрепенулся.
– Так вы – не приедете-с! – вскричал он, нисколько не скрывая своей радости.
– Не приеду, не приеду! – самодовольно смеялся Вельчанинов. Впрочем, он и сам не понимал, почему ему так уж особенно смешно, но чем дальше, тем ему становилось смешнее.
– Неужели… неужели
– Да уж сказал, что не приеду, – ну чудак же вы человек!
– Как же мне… если так-с, как же сказать-то Олимпиаде Семеновне, когда вы через неделю не пожалуете, а она будет ждать-с?
– Экая трудность! Скажите, что я ногу сломал или в этом роде.
– Не поверят-с, – жалостным голоском протянул Павел Павлович.
– И вам достанется? – все смеялся Вельчанинов. – Но я замечаю, мой бедный друг, что вы-таки трепещете перед вашей прекрасной супругой, а?
Павел Павлович попробовал улыбнуться, но не вышло. Что Вельчанинов отказывался приехать, – это, конечно, было хорошо, но что он фамильярничает насчет супруги, – это было уже дурно. Павел Павлович покоробился; Вельчанинов это заметил. Между тем прозвонил уже второй звонок; в отдалении послышался тонкий голосок из вагона, тревожно вызывавший Павла Павловича. Тот засуетился на месте, но не побежал на призыв, видимо ожидая еще чего-то от Вельчанинова, – конечно, еще раз заверения, что он к ним не приедет.
– Как бывшая фамилия вашей супруги? – осведомился Вельчанинов, как бы не замечая совсем тревоги Павла Павловича.
– У нашего благочинного взял-с, – ответил тот, в смятении посматривая на вагоны и прислушиваясь.
– А, понимаю, за красоту.
Павел Павлович опять покоробился.
– А кто же у вас этот Митенька?
– А это так-с; дальний наш родственник один, то есть мой-с, сын двоюродной моей сестры, покойницы-с, Голубчиков-с, за непорядки разжаловали, а теперь опять произведен; мы его и экипировали… Несчастный молодой человек-с…
«Ну так-так, все в порядке; полная обстановка!» – подумал Вельчанинов.
– Павел Павлович! – раздался опять отдаленный призыв из вагона и уже с слишком раздражительной ноткой в голосе.
– Пал Палыч! – послышался другой, сиплый, голос. Павел Павлович опять засуетился и заметался, но Вельчанинов крепко прихватил его за локоть и остановил.
– А хотите, я сейчас пойду и расскажу вашей супруге, как вы меня зарезать хотели – а?
– Что вы, что вы-с! – испугался ужасно Павел Павлович. – Да Боже вас сохрани-с.
– Павел Павлович! Павел Павлович! – послышались опять голоса.
– Ну уж ступайте! – выпустил его, наконец, Вельчанинов, продолжая благодушно смеяться.
– Так не приедете-с? – чуть не в отчаянии в последний раз шептал Павел Павлович и даже руки сложил перед ним, как в старину, ладошками.
– Да клянусь же вам, не приеду! Бегите, беда ведь будет!
И он размашисто протянул ему руку, – протянул и вздрогнул: Павел Павлович не взял руки, даже отдернул свою.
Раздался третий звонок.
В одно мгновение произошло что-то странное с обоими; оба точно преобразились. Что-то как бы дрогнуло и вдруг порвалось в Вельчанинове, еще только за минуту так смеявшемся. Он крепко и яростно схватил Павла Павловича за плечо.
– Уж если я, я протягиваю вам вот эту руку, – показал он ему ладонь своей левой руки, на которой явственно остался крупный шрам от пореза, – так уж вы-то могли бы взять ее! – прошептал он дрожавшими и побледневшими губами.
Павел Павлович тоже побледнел, и у него тоже губы дрогнули. Какие-то конвульсии вдруг пробежали по лицу его.